социальной организации, в результате воспитания людей и эволюции морали.
ГЛАВА XXVI.
Свобода с точки зрения науки.
Мы приходим к концу нашей работы. Нами рассмотрены все возражения, которые можно было предвидеть, и мы пришли к заключению, что все, что мы знаем о человеке, вместо того, чтобы разрушить наш идеал, скорее подкрепляет наши гипотезы о гармонии и солидарности. И наука, сама наука, подкрепляет анархические теории, показывая нам, что все в природе движется по закону взаимного влечения и следовательно: свободно. Природа — обширное горнило, в котором различные тела изменяются, приобретая новые свойства, причем изменения происходят без предвзятого намерения, единственно в силу свойств этих тел.
В природе, в царствах: животном, растительном и минеральном все связано друг с другом; правда, движение и развитие одних тел управляются движениями и развитием других; и следовательно человек, в известной мере, зависит от общества, в котором он живет и развивается; но для буржуа и для сторонников власти всех родов это общество заключается в некоторой организации, которая изображает общество в форме установленной власти, и велениям этой власти по их теории должны подчинять люди свою деятельность. Эту теорию мы отвергаем и хотим доказать ее ложность.
Мы видели, что не человек должен подчиняться требованиям дурно организованного общества, но последнее должно сообразоваться и функционировать таким образом, чтобы человек нашел в нем простор для своей личности, а не ограничение. Оно должно сообразовать свою организацию с сношениями людей между собой. Не оставаясь неподвижным, оно должно следовать колебаниям человеческой эволюции и всегда быть в гармонии с изменениями, вносимыми временем и обстоятельствами.
Верно также, что наука нам доказывает, что все в природе управляется незыблемыми законами, называемыми „естественными законами”; законами, требующими, чтобы все молекулы, имеющие одинаковые свойства, стремились друг к другу и соединялись для образования какого-либо минерала, растительного или животного организма, смотря по способу наростания их, по состоянию среды, в которой происходит соединение, по числу и силе молекул каждого рода, участвующего в соединении.
Кто создал эти законы? Для священника: сверх естественное существо, называемое „Богом”. Для ученого — если ему удалось освободиться от всех предрассудков, влиявших на его детство и воспитание — эти законы являются результатом свойств, которыми одарены различные вещества, составляющие вселенную, и пребывают в самих этих свойствах.
В этом случае закон не управляет различными частями одного целого, но об'ясняет, что если явления произошли в том или другом смысле, тем или другим способом, то потому, что вследствие свойств самих тел иначе не могло быть.
Социальные законы не могут иметь другой власти, чем естественные законы; они могут только объяснять отношения между людьми, но не управлять ими. Понятые в этом смысле, они не нуждаются в какой-либо принудительной власти. Констатируя только совершившиеся факты, законы санкционируются лишь тем, что неповиновение естественному закону само собою влечет за собой наказание. Знакомство с ними должно наперед указывать нам результат всякого нашего поступка по отношению к другим и учить нас, найдем ли мы в нем пользу и наслаждение, или раскаяние и отвращение, не будет ли удовольствие, получаемое нами от этого поступка сопровождаться еще большим неудовольствием. Силы социолога, следовательно, должны быть направлены не на то, чтобы установить законы, приложимые при помощи силы ко всем безразлично, а на то, чтобы изучить следствия наших поступков и их отношение к естественным законам; его выводы научат человека тому, что выгодно для него и для всей расы. Социологические законы не должны быть принудительными; они должны научить, но не принудить нас; должны найти самую благоприятную среду, в которой индивидуум сможет развиваться во всю ширь своей натуры.
Например, в химии, когда хотят соединить два тела, разве воля химика производит то, что приведенные в соприкосновение различные тела соединяются! Нет, предварительно нужно было изучить различные свойства этих тел настолько, чтобы знать, что при опытах над известными количествами, при известных условиях, получается определенный результат, — неизбежный каждый раз, как только опыты происходят при совершенно одинаковых условиях; и если бы химик, чтобы получить искомый результат, хотел соединить тела, одаренные различными свойствами, без надлежащих условий, то эти тела взаимно уничтожили бы друг друга или разрушились бы; во всяком случае результат был бы иной, чем тот, на который надеялся химик. Воля последнего, следовательно, влияет на результат только знанием употребляемых им веществ; его могущество ограничено свойствами тел; вся его власть ограничивается подготовлением для опыта надлежащих условий, и только.
Также всегда будет и относительно человеческих обществ; как только захотят их организовать произвольно, не обращая внимания на темпераменты, идеи, склонности людей, всегда получат ненормальное общество, которое через короткое время превратится в хаос, беспорядок и возмущение.
Роль анархистов в социологии не может быть иной, чем роль химика: их дело подготовить среду, в которой люди смогут свободно эволюционировать; развить мозги людей так, чтобы довести их до понимания возможности полной свободы, возбудить в них волю ее завоевать.
Когда молекулы и клеточки, составляющие вселенную, могут свободно ассоциироваться, когда ничто не препятствует их эволюции, происходит их сочетание, результатом коего является законченное существо, действительно жизнеспособное в той среде, где оно развилось. Но если ассоциация не могла произойти свободно, если эволюция была задержана, и „автономия” различных молекул нарушена, результатом является так называемый урод, т. е. существо, не пригодное для среды, где оно должно развиваться, не жизнеспособное; если оно может, несмотря на свое уродство, продолжать существование, то влачит жалкую немощную жизнь, оставаясь всегда болезненным и безобразным. Таковы наши общества; болезненные элементы, которыми они наполнены, причиняют перевороты, постоянно их потрясающие.
Вот почему анархисты хотят здорового общества, устроенного совершенно, хотят, чтобы свобода личностей — этих молекул общества — была уважаема. Стремясь к тому, чтобы все люди, со сходными способностями, могли свободно ассоциироваться, сообразно наклонностям каждого, мы отвергаем всякую власть, долженствующую привести всех людей к одной мерке, — хотя бы эта власть была и „научной”.
Чтобы властвовать, люди должны были бы быть ангелами. Широких умов, могущих вместить все человеческие знания, не существует. Каково бы ни было наше уважение к ученым, мы вынуждены признать, что самые величайшие социальные несправедливости оставляют их, в большинстве, равнодушными, если в худшем случае они ради милостей власть имущих не пользуются своими знаниями, чтобы попытаться оправдать их беззаконие.
Равным образом, достаточно проследить научные исследования, чтобы понять, что многие среди ученых, отдаваясь изучению какой-либо отрасли человеческого знания, раньше или позже превращают ее в свой „конек”, который они седлают по всякому поводу и делают из него первопричину всех вещей, видя в других науках только побочные принадлежности своей специальной науки, если не бесполезные, то, по крайней мере, весьма маловажные.
Конечно, наука прекрасна, но при условии, что выполняет только свое назначение: констатировать совершающиеся явления, изучать следствие, розыскивать причины, и формулировать данные, но каждый должен оставаться свободным усваивать ее открытие сообразно со своими способностями и степенью своего развития.
Кроме того, разве не высокомерное желание управлять всем на „основании науки”, тогда как еще столько не выясненных вопросов ждет решение ученых?
Не результатом ли прошлых стремлений регламентировать ассоциацию интересов и деятельности индивидуумов является уродливое „современное общество”?
Некоторые утверждают, что чем более развивается человек, и расширяются научные знания, тем более индивидуум теряет свою самостоятельность. Употребление машин и разнообразные двигательные силы, предоставленные в распоряжение человека наукой, принуждая его к ассоциации с другими, отнимают,
