якобы, у него, соответственно, часть его самостоятельности, подчиняя его личную деятельность деятельности машин и сотоварищей. Утверждают, что для того, что бы найти общество, в котором царила бы полная свобода личности, нужно возвратиться к колыбели человечества, или к самым низшим из современных рас. Из этого можно заключить, что идеальным обществом сторонников власти было бы такое, в котором человек не мог бы даже отправлять естественные надобности, не испросив на то разрешение!
Чем более развивается наука, тем свободнее становится человеческая личность. Если в современном обществе каждое научное открытие, действительно, усиливает зависимость рабочих от капиталистов, то это потому, что современные учреждения обращают силы всех в пользу нескольких. Но в будущем обществе, основанном на справедливости и равенстве, новые открытия только увеличат свободу индивидуума.
Нужно действительно быть ослепленным манией власти, чтобы осмелиться утверждать, что нужно возвратиться к колыбели общества или низшим расам[17], чтобы встретить свободу личности. Разве человек был свободен, когда голый и беззащитный, обладая лишь зачаточным интеллектом, был предоставлен всем случайностям жизни и вынужден бороться против природы, которую он еще не научился понимать, вследствие чего стал боготворить ее во всех ее проявлениях, причина коих ему была неизвестна? Был ли человек свободен, когда был вынужден розыскивать себе пищу и бороться за нее с большими хищными животными, превосходившими его силой? Какую свободу мог он проявить, если он был принужден вести постоянно суровую борьбу за существование? Современные, так называемые, низшие расы ясно доказывают, что, действительно, нет свободы там, где человек принужден постоянно держать наготове те небольшие способности, которыми он владеет, чтобы быть в состоянии удовлетворить свои материальные нужды.
Мы, конечно, признаем, что великие открытия, как, например, пар и электричество, уничтожили границы отделявшие некогда общины и нации, давая свободу всеобщей солидарности; но из того, что рабочие вынуждены соединять свои силы, чтобы победить препятствия, чинимые природой, не следует, что их свобода стеснена в смысле подчинения кому-нибудь. — Так как общины и нации находятся ныне в постоянных сношениях, то всякая власть, направленная к установлению таковых сношений и навязанная, чтобы социализировать силы отдельных людей и групп, делается все более и более вредной.
Если в первые времена человечества федерация изолированных групп и социализация сил происходили при помощи внешней власти, то теперь эта солидаризация происходит добровольно, не нарушая автономии групп, и именно благодаря пару и техническому прогрессу, установившим частые и продолжительные сношения между людьми, которые узнали лучше друг друга, когда оказались подчиненными власти этих новейших изобретений. — Уменьшится ли от этого независимость отдельных людей и групп? Мы этого не думаем, потому что пар, электричество и техника предоставят человеку значительные силы, позволяющие победить разстояние и время, увеличат его независимость, уменьшая количество времени, необходимого на борьбу за существование — борьбу с природой, надо это помнить — и дадут таким образом ему возможность тратить самую большую часть своего времени на труд, не изнурительный, в обществе, основанном на солидарности и свободе.
Да, мы признаем и во всеуслышание заявляем: научные открытия все более и более ведут людей к ассоциации сил и к солидаризации интересов. И мы хотим разрушить современное общество, основанное на их антагонизме. Отсюда далеко до вывода о необходимости власти, и сторонники ее ошибаются, полагая, что когда-нибудь можно достичь солидарности интересов тех, кто приказывает, и тех, кто подчиняется.
Не обязано ли, действительно, человечество своим прогрессом тому духу неповиновения и непокорности, который побуждает людей устранять препятствия вредящие его развитию; тому высшему духу, который его влек бороться против традиций и квиетизма и забираться в самые темные области науки, чтобы раскрыть тайны природы и научиться владеть ею? В самом деле, кто может сказать, какой степени развития достигло бы ныне человечество, если бы оно свободно эволюционировало в прошлом? Известно, что многие открытия которыми гордился XIX век, были сделаны или предугаданы ранее, но ученые должны были держать их в тайне и прекращать исследование, чтобы не быть сожженными за колдовство.
Если человеческий мозг выдержал двойные тиски светской и духовной власти, если прогресс совершался несмотря на гнет, от которого человечество страдает со времени, когда человек стал мыслящим существом, то это потому, что дух неповиновения был сильнее гнета.
Сторонники власти говорят, что они стремятся к ней лишь ради того, чтобы руководить эволюцией идей и человечества. Но разве они не видят, что желать принудить всех людей подчиниться одинаковому способу эволюции — что неизбежно произойдет, если какая-либо власть возьмется ею руководить — значит остановить цивилизацию в том положении, в каком она пребывает в настоящее время. Какие были бы мы теперь, если бы среди невежественных людей первых времен человечества нашлись „научные” умы, достаточно могучие, чтобы направлять эволюцию людей сообразно с теми знаниями, каковыми они владели в ту эпоху?
Из этого не следует, что идеал анархистов заключается в том, что дарвинисты в социологии называют „борьбой за существование”. Уничтожение более слабых видов видами более сильными могло быть одной из форм эволюции в прошлом, но теперь, когда человек сознательное существо, теперь, когда мы начинаем предусматривать и понимать законы, управляющие человечеством, мы думаем, что эволюция должна принять другую форму.
Мы сказали, что такой формой служит солидаризация интересов и индивидуальных сил для достижения лучшего будущего. Но мы убеждены также, что солидаризация целей и сил может произойти только от полной свободы индивидуумов. Получив свободу познавать друг друга и соединять свои силы способом, лучше всего соответствующим их способностям и стремлениям, люди не будут никого угнетать, ибо никто не будет угнетать их. В наши дни человек достаточно развит, чтобы знать по опыту хорошую и дурную сторону поступка; следовательно, в обществе без власти группы или отдельные люди сбившиеся на дурную дорогу, видя рядом с собой лучше организованные группы, сумеют покинуть дурную дорогу, и присоединиться к той группе, которая им покажется лучшей.
Так как прогрессивное развитие человечества будет освобождено от преград, мешавших ему по настоящее время, то эволюция идей и индивидуумов будет борьбой, в которой каждый будет соперничать в усердии, чтобы производить лучше других, и которая нас приведет к конечной цели: счастью отдельной личности среди всеобщего благополучия.
Заключение.
Никакая доктрина не вызывала столько негодования и клеветнических обвинений со стороны всех политических партии, как анархизм. Испугавшись успехов, делаемых идеей независимости в ее новой формулировке, все те, кто живет за счет эксплуатации — промышленной, капиталистической, политической, моральной и интеллектуальной, — все они дружно соединились, чтобы сообща защищаться от новых пришельцев, осмелившихся нарушить их покой, выдвигая теории „ниспровергающие все, что они условились уважать”.
Анархистские теории признали прирожденное право всякого индивидуума восстать против того, что угнетает; но представители буржуазии не ждали первых ударов; каторга и тюрьма обрушились на пропагандистов философской идеи. Максимум наказания падал на всякого обвинявшегося в том, что осмелился выразить, будто бы не все идет к лучшему в этой лучшей из буржуазных республик, и что нужно поработать над изменением социального строя.
Насилие вызывает насилие, террор порождает террор. Зная, что за статью или речь карают так же, как и за действительно революционный акт, некоторые более нетерпеливые анархисты отказались спорить и решили отплачивать той же монетой; тогда появились репрессивные законы, которыми правительства надеялись убить анархистскую идею; события нам когда-нибудь покажут, что нужно думать об этом.
Но прежде чем издать ретроградные законы, не будучи в состоянии опровергнуть теории, понимать которые большинству мешала их интеллектуальная слабость; чувствуя, что если новые идеи привьются,
