В кухне Милонег остался один. Бабка прилегла во второй комнате. Кот с Игорем пошли до магазина. Сладкая парочка, блин. Наставнички. А бородатый сопляк называл его малышом. Это его, который помнит себя сотни лет.
Стоп, притормозил мысли, когда Игорь учил его чему-то, памяти Милонега в нем не было. А тот пацан для Игоря и впрямь был малышом. Да и на что тут обижаться?
На то, что тобой помыкают, зашевелилось в мозгу. Тебя используют. Все используют. Бабка использует, Кот. И прежде, и теперь. И этот бородатый тридцатипятилетний мужик тоже. Разве нет? И на мосту тебя использовали. Ты сидел там вечность и бился. За что? Ради кого или чего? Ради жизни на земле? Подумай об этом, это же смешно и глупо. Стоит ли биться за тех, кто давно плюнул на все вокруг, кроме своего собственного кармана. Они хапают. Они пинают, кусают, жалят друг друга. И все это только ради того, чтобы прикрыть свой собственный зад и нахапать в карман побольше. Друг на друга они смотрят, как на врагов, или как на людей, которых можно использовать в своих целях. Деньги и то, что можно на них купить решают для них все.
Неужели то, что ты видел в новой жизни тебя ничему не научило? Оглядись по сторонам. Если у тебя есть деньги и БМВ последней модели — ты крут. Если ради этого ты убил, или обокрал кого-то, это никого не волнует. Главное — не попался. Если бы попался, стал бы неудачником. Но и тогда отсидел бы, вышел и набрал бы другой крутости. А честным быть не круто.
Можно завалить того, кому задолжал денег, или послать его на хрен, если не можешь или не хочешь вернуть, и ты будешь в шоколаде. Но если ты поймешь, что не способен отдать долги и пустишь себе пулю в башку, смывая позор кровью, то никто не проникнется. В глазах общественности ты станешь идиотом.
Можно жить с мыслью о клевой работе, высокой зарплате и возможности купить себе крутую шмотку, крутую тачку и крутую девку. Потому что женщины тоже продаются. Потому что липнут на тех, кто имеет тачки и шмотки. А твоя честность, твои принципы, то, что ты пытаешься донести до кого-то, это индивидуальновзятый бред. В лучшем случае над ним поржут. В худшем, его объяснят так, что все твои потуги будут выглядеть смешно и никчемно. А сам ты будешь не борцом, а лжецом. Или эдакой жертвой. Иисусиком. Это удобно объяснить, в это легко поверить. Это значительно проще объяснить, чем попытаться понять.
Понимать никому ничего не надо. Объяснять никому ничего не надо. Миром правят баблосы и примочки, которые изобретаются толпами дизайнеров, разработчиков, рабочих и прочих только для того, чтобы ты тратил на них бабло. И сами эти толпы работают и творят все это только для того, чтобы набрать побольше бабла, что бы иметь возможность тратить его на побрякушки, квартирки, тачки и девок.
И за все это ты хочешь бороться? За этих хомо иногда бывающих сапиенс?
Ответа не было, просто вдруг пришло понимание.
— Стоп, — рявкнул Милонег. — Ты не я.
Я не ты? Внутри что-то хихикнуло, отступая от мыслей и выдавая свое присутствие. А что ты? Кто ты? Кучка комплексов, амбиций, мечтаний и грешков, которые противоречат друг другу. Это и тот ты, которым ты был при жизни, и тот, что остался на мосту, и тот, который возродился сейчас. Вот что ты такое. И я тебе это докажу. А когда поймешь, сопротивляться будет бесполезно.
— Изыди! — рявкнул Милонег.
Ты поймешь. Твоя женщина уже поняла. В голове снова хихикнуло и растворилось без следа.
Моя женщина поняла, метнулось в голове уже свое. Что, что она поняла? Нет, это только блеф. Его специально к этому подталкивают, это надо просто перебороть. Его женщина чиста. И он пока светел. Света в нем больше. И пусть кто угодно что угодно думает или намекает. Это не имеет никакого значения. Идиотом он выглядит для тех, кто разучился понимать и объяснять, но научатся же они снова когда-нибудь этой нехитрой науке. Они же умели, значит снова научатся. Надо только дать им шанс. И самому не скатиться. Надо держаться.
Милонег поднялся с табуретки и пошел к старухе в комнату. Когда рядом друг, сопротивляться легче.
Краешек моста заслоняла плотная стена тумана. Он остановился и оглянулся на своих ребят. ОМОНовцы стояли и смотрели на дрожащее препятствие с настороженностью.
— Андрюха, — подал голос кто-то из подчиненных, потеряв всякое представление о субординации. — Это не пыль.
— А что? — спросил он хрипло, хотя и сам видел, что этот туман может быть чем угодно, только не зависшей в воздухе после взрыва пылью.
— Не знаю, — с сомнением подал голос еще один из ребят. — Но не пыль, точно.
— Тогда пойдем проверим.
И понимая, что если не решится сам, то можно будет вернуться к полковнику ни с чем, Андрей сделал шаг. Туман сгустился настолько, что он почувствовал его прикосновение. Словно тысячи рук хватали, прижимались, терлись, поглаживали в предвкушении. Словно все эти руки принадлежали какому-то садисту, который понимал, что это тело будет его. Что сможет сделать с ним все что угодно, изуродовать, изнасиловать, расчленить, и, понимая это, ласкал, словно куражился.
Андрей отогнал ненужные ассоциации и сделал еще несколько шагов. Что-то неуловимо изменилось, а еще спустя шаг на него рухнул совсем иной мир. Река здесь была красно-черной, словно сотня человек разом вскрыла себе вены. Мост оказался меньше и горбатился, как старик с изувеченной долгой жизнью и болезнями спиной. А еще здесь было тихо. Но только в первый момент. Спустя мгновение воздух наполнился звуками. Крики, шелест, топот, вопли, хрипы, стоны, смех, звон железа о железо.
На мосту шел бой. По одну сторону моста стояли крепкие мужики в старых, как рисуют в мультфильмах про былинную Русь, рубахах. Оружие, бороды и лица мужиков тоже сохраняли заданный стиль. С другой стороны моста нападали то ли люди, то ли нелюди. Черные балахоны с капюшонами скрывали и лица и фигуры, только руки затянутые в темную тонкую кожу, появлялись из-под этих плащей. Какие-то орудовали мечами, какие-то пытались исподтишка ткнуть кинжалом. Иные просто норовили вцепиться в глотку, разодрать лицо.
Кто в этой свалке свой, а кто чужой Андрей определил для себя мгновенно. Вскинув калашникова, бросился вперед, но путь к тем, кто сражался на мосту непостижимым образом перекрыли несколько существ в балахонах.
— Зачем пришел? — шипяще произнес один, начиная движение вокруг Андрея.
Он обернулся к говорившему, чувствуя, что оставляет второго за спиной.
— Понять, что здесь, — ответил честно.
— Понял? — подал голос второй, что стоял за спиной.
Андрей резко обернулся. Черные балахоны кружили вокруг него.
— Не совсем.
— Присоединяйся к нам, поймешь, — снова зашипело за спиной.
Он завертелся, пытаясь отступить, поймать обоих в поле зрения, но ничего не вышло.
— За кого ты? — понеслось со всех сторон. — За что ты? За что ты бьешься? За кого ты бьешься? Кто враг? Кто друг? За что?.. Кто?.. За что?..
В глазах зарябило от черного цвета. В ушах звенело. Андрей стиснул зубы и закричав то, что как-то само собой возникло в голове, нажал спусковую скобу.
— За правду!!! — крикнул он, перекрывая даже стрекотание автомата.
Пара балахонов встретившись в одной точке повалились замертво.
— Ну и дурак, — донеслось откуда-то сзади.
Андрей затравленно обернулся. Перед ним стояли новые черные балахоны. На этот раз высились черной непроницаемой стеной. Двадцать, может двадцать пять. Повинуясь какому-то странному порыву, он протянул руку и сдернул капюшон с ближнего. На него посмотрело знакомое лицо. Андрей отпрянул, нервно дернул второй, третий капюшон. Обернулся назад, туда откуда пришел, словно ища подтверждение. Сзади никого не было. Весь взвод прошел на эту сторону, либо остался с той. Он пробежал взглядом по стоящим перед ним черным балахонам. Двадцать четыре.
— Ребята, — прошептал ошарашено. — Как же так… пацаны.
