— Что вы обещаете, Сергей Борисович? — голос Трензива стал густым и приторным, как конфетка- тянучка.
— Я обещаю, что в случае если осознанно или неосознанно у меня возникнет желание порвать временную петлю, она будет порвана незамедлительно. Обещаю, что не стану предъявлять претензий по поводу выхода из петли и требований возобновить петлю.
— Прекрасно, — на рожу проводника вернулась уверенность, губы скосились в злорадной ухмылке. — До свидания, Сергей Борисович. До скорого свидания.
— Прощай, бес.
— До скорого свидания, — повторил Трензив. — Поверьте, меня вы увидите раньше, чем ангелов, фанатиков, бессмертных или инопланетных товарищей.
Проводник примерзко гы-гыкнул и с легким хлопком растворился в воздухе.
— Сволочь, — подытожил Алтаев.
Из архива компании «Мефистофель и Ко» Дневники Сергея Алтаева (выдержки)
«День первый.
На самом деле он уже не первый, но будем считать его началом отсчета. Когда все дни не просто похожи друг на друга, а по сути и есть один день начинаешь путаться. Так что заметки эти исключительно для борьбы с путаницей.
Идея с временной петлей бесподобна. Только окунувшись во все это понимаешь что такое покой. Днем предаюсь чревоугодию, вечером читаю Шекспира.
День второй.
Хм. А вот об этом я не подумал. Записки-то переходят в новый день, а я остаюсь в старом, так что по сути дневник бесполезен. Хотя почему бы и не расставить акценты дня, а заодно потренировать память?
На ночь читал Шекспира. В коридоре наткнулся на Машеньку, девочку из нового персонала, которую наняла Ольга. Миленькая девочка, я б ее… впрочем я ей явно не понравился. Жаль.
День третий.
Хороша тренировка памяти! Подробностей позавчера не помню. Надо больше внимания уделять дневнику. Кстати, а вот интересно, что становится с вариантами дня, которые я прожил? Ведь я живу заново, а мир живет дальше. Или без меня этого дальше нет?
Ольга ходит владычицей морскою, а я, блин, золотая рыбка у нее на посылках. Хорошо в роль вжилась. Дочитываю Шекспира. Снова подкатился к Машеньке. Не нравлюсь ей. А жаль.
День четвертый.
Сижу пишу дневник, слушаю Грига. Приперлась Ольга и потребовала убрать звук, мол музыка ей мешает. Откуда чего берется?
Шекспир закончился. Надо будет утром заказать новую книгу, а то вечером читать нечего будет. Попытался потискать Машу, получил в грызло. Она мне определенно нравится. А я ей определенно нет.
День восьмой.
По традиции пишу дневник под Грига. Как обычно заходит Ольга и делает замечание. По ней можно часы сверять. Пожелал, чтобы маша взяла выходной, поехал с ней покататься по городу. Затащил в кабак, напоил до чертей, думал в таком состоянии она будет посговорчивей. Фиг там — получил по морде.
День двенадцатый.
Вместо Грига поставил Бетховена. Пришла Ольга и сделала замечание. Начинает доставать. Снова пожелал Машу, снова получил чего желал. Скучно. Когда она давала мне по морде было интересней.
День двадцать третий.
Все достало. Забыл заказать утром книгу. Весь день читал Шекспира. Ненавижу его, он пишет одно и тоже. Писал дневник под „Вальс цветов“ Чайковского, приперлась царица полей акименко и сделала замечание. Меняю классиков уже не из интереса, а из принципа. Бах, Бетховен, Григ, Чайковский, Гендель, Глинка, Шуберт, Штраус и Лист у Ольги Вячеславовны не в фаворе. Машу не желал, поэтому опять ей не нравлюсь.
День двадцать седьмой.
Еще немного и я на нее сорвусь. К списку „мешающей“ классики добавились Шуман, Бюсси, Брамс и Свиридов. Скучно до тошноты. Раньше поражался возможной вариативности бытия, которая не доступна простым смертным. Теперь поражаюсь как я мог этому поражаться.
День, наверное, тридцать какой-то.
Несколько дней подряд пил. Просто пил. Ничерта не помню. И со счета сбился. Может снова начать считать с сегодняшнего как с первого? А смысл? Как будто это что-то изменит. Берлиоз, Мендельсон, Римский-Корсаков и Бизе ее величество раздражают. Возможно и еще что-то, но этого я уже не помню.
Завтра буду слушать Вивальди, а вообще-то запас классики на компакт-дисках заканчивается. Значит скоро лишусь еще одной забавы…»
— Под музыку Вивальди, Вивальди, Вивальди, — мурчал под нос Алтаев. — Под музыку Вивальди, под старый клавесин…
Он воткнул диск с «Временами года» в музыкальный центр и сел за стол. Ручка заерзала по бумаге, выводя в верхнем углу листа «День тридцать какой-то там. Будем считать тридцать восьмой».
Написав эту фразу, Алтаев деловито покосился на часы, потом на дверь. Створка властно распахнулась.
— Почему вы шумите, Сережа? — в голосе Акименко появились новые властные, менторские нотки.
— Я слушаю музыку, а не шумлю, — спокойно отозвался Сергей.
— Я попросила бы вас не забываться. То что вы ведете мои дела не дает Вам права вести себя столь фривольно. Потрудитесь убрать звук и убраться из моего кабинета.
— Как вам будет угодно, — кивнул Сергей и великий классик оборвал свое душеизлияние на половине тянущейся ноты.
Он вышел в коридор и потащил сигарету из пачки. Нет, курить нельзя, Ольга взбесится. Боже, Ольга Вячеславовна, славный человечек. Девушка сорок пятого года рождения, мечтающая о нашествии инопланетян и умении летать. Где эта Ольга Акименко? Нету. А куда девалась? И кто сделал из нее этого монстра самовлюбленного? Деньги, положение, или он, Сергей Борисович Алтаев?
Не заметил, как чиркнул зажигалкой и прикурил. Тьфу ты пропасть! Ну и пусть, пусть орет. Поорет и перестанет. Надо будет ей завтра Рахманинова поставить. Стоп, а почему именно Рахманинова?
Алтаев прислушался, откуда-то издалека доносился звук. Точнее не звук даже, а отзвуки. Играли вживую, играли Рахманинова.
