Федя с Санькой? До сих пор машину ждали бы!
– У них же обрезы есть, а у нас один автомат на всех остался! Эх, да что с вами, эгоистами, разговаривать! – Он со злостью швырнул обе мины‑магнитки в открытую дверцу «рафика», не заметив копошившегося внутри деда Федора. Мины со стуком прилипли к обшивке рядом с дедом. Тот уже видел такие, поэтому ломанулся из салона, сбив по пути Козыря с бронежилетом в руках.
– Ты куда, дед Федь? – заорал тот весело. – Туалет не в той стороне!
– Шо ж ты людей пужаешь, дурында чертова! – напустился тот на Гека. – Ты шо, не докумекал, шо енто мины, а не суповые кастрюли?
– Да они ж без детонаторов, дед, – искренне удивился Гек.
– А у тебя голова без мозгов! – не унимался дед Федя. – Я на войне такие видел – они от удару рвуть! Дал бы мне, я бы их тихонько заташшыл!..
Гек почесал в затылке, подумал.
– А что, может быть, ты и прав! – Полез внутрь, отлепил мины и вышвырнул их из фургона деду под ноги. – На, ташшы!
Тот сиганул в сторону не хуже пятиборца. Все, побросав, кто что нес, попадали на травку под забором – хохотать...
Через пятнадцать минут, попрощавшись с Пашей Квадратом, умостились в «рафик». Вдруг Женя сорвалась с места, подскочила к Козырю.
– Куда мы едем?
– Поселок Красный Лиман, озеро Беляевское! – лихо отбарабанил тот.
Женя выскочила из «рафика», подбежала к Паше и быстро‑быстро зашептала ему что‑то на ухо. Затем чмокнула в щеку.
–Передай, пожалуйста, если приедут. Сделаешь?
– Непременно! – Паша помахал всем рукой.
– Привет Умару!
«Рафик» рванулся от гостеприимного дома. Через три часа они подъезжали к поселку Красный Лиман. Его миновать было нельзя. Как в Италии все дороги ведут в Рим, так в прилежащих к Дону селах – к Красному Лиману, ибо здесь находится паром, перевозящий людей и грузы с правого берега на левый и обратно. Так что нашим друзьям нужно было именно в Красный Лиман. А адресок бабки Ефимовны им подсказал Игорь, предупредив, чтобы они не упоминали ни его, ни Иванова имени.
Поселились мужчины в летней кухне, а Женю Ефимовна забрала на постой в хату. Обедать все вышли на улицу – как в каждом дворе, у бабки стоял под раскидистой грушей грубо сколоченный стол. На него она и поставила чугунок с наваристым украинским борщом, а ребята наперебой принялись угощать ее консервами и колбасой. Вдруг Женя, вскрикнув, указала на небо.
– Красиво‑то как!
Действительно, из брюха большого транспортного самолета посыпались цепочкой черные точки, над каждой из которых через некоторое время распустился бутон парашюта.
– А‑а‑а, это опять учения, – Ефимовна равнодушно махнула рукой – видимо, давно привыкла к этому явлению. – Десантники тренируются, – пояснила она. Купола парашютов были разноцветными и на солнце просвечивались яркими мазками – будто бы в небо выбросили букет полевых цветов.
– И все равно красиво! – не сдавалась Женя.
– Енто глядеть красиво, – отозвался вдруг дед Федя, – а вот кады сверзаесси оттель – такое чувство, будто бы зря штаны нацепил перед ентым прыжком, все одно вымараешь.
Все с изумлением уставились на него. Гек осторожно кашлянул.
– Ты что же, дед, хочешь сказать, что и с парашютом прыгал?
– А как же ж! – с готовностью подтвердил тот. – Шесть раз пикирнул!
Гек постучал пальцем по наполовину порожней бутылке «Амаретто» рядом с дедовым локтем.
– Слушай, дед Федя, ты бы завязывал с этим, а то у меня один знакомый был в Сибири, так до того допился, что из окна шестого этажа с тещиным зонтиком выпрыгнул. И пока летел до земли, был уверен, что над ним парашют.
– А после? – поинтересовался дед.
– Закопали после. Вместе с парашютом. Ни то ни другое не подлежало восстановлению.
– У тебя, Генка, дерьмовая привычка усе хорошее обсмеивать, – обиделся дед. – А я на шо угодно спорить могу – прыгал! Было енто в Швеции, кады мы с Лизаветой уже трохи пожили там. Пошли мы раз с ей гулять у тамошний парк. Енто у нас разные там таблички понавешаны: «По газонам не ходить», «Траву не есть» и все такое прочее. А там ни фига – сидить, к примеру, парочка на травке посеред клумбы и ен ее запросто обслюнявливаеть у всех на виду – целуютца, значить. Идем мы, знаца, людей разглядуем, себя показуем – навроде зоопарка, вдруг глядь я – люди с высокой такой башни вниз головой кидаются. Пошли, говорю, Лизуха, сходим, возле водички постоим, а то солнце пригреваеть. А она смеется – озеро, грит, в другой стороне, а там воды нет. Как, грю, нет – видишь, нырцы с вышки сигають, значить, должна вода быть. Ну, она и потянула меня к ентой башне. А там как раз перерыв на десяток минут по каким‑то ихним причинам. Я гляжу – внизу и впрямь воды нету. А Эльза меня уже к лифту ташшит. Енто, грит, испытание для мужиков и баб на храбрость. Щас испытаем – храбрый муж мне досталси али тряпка. А какой же дурак себя за половик признаеть? Ну, и полез я за ней в той лифт. Знай я, чего там, наверху, – признал бы себя не то шо за половик – за нестираный два месяца носок, не постеснялся бы! Заехали мы на том лифте на самый верх, гляжу – Эльзуха моя отслюнявливаеть из свово ридикуля пять тыщ долларов и дает тому амбалу, шо стоить возле площадки, откуль сигать вниз надо. Тот надевает на меня пояс, широкий такой и еще два ремня через плечи – навроде наших помочей, ну, подтяжек. А к поясу спецрезинка прицеплена в руку толщиной, а другим концом к кольцу на площадке. И показует мне ентот полудурок – давай, мол, сигай. Я подошел к краю площадки, глянул вниз – там до земли не мене часу лететь. Да ишо после об ее хрямснешься ежли – и хоронить нечего будет. Ну, я пояс тот отстегиваю и сую ему – не, мол, сам сигай, ежли такой дурень, може енто у вас один из способов самоубийства? А Лизавета подошла – прыгай, грит, я за тебя пять тыщ баксов выложила, неудобно – люди смеются. Глянул я – и правда, возле площадки толпа уже порядошная собралась, в меня пальцами тычут и по‑своему: «О‑о‑о, русиш гут!» Ну, я Лизухе и сказани – пять тыщ – оно конешно, а вдруг – убьюсь? А она смеется, здесь, грит, при покупке билета автоматицки оформляется страховка на пять миллионов. Спасибочки, грю, так ты специально заплатила битому амбалу, шоб он меня за пять тыщ угрохал, а тебе – навар на пять лимонов? Тут она психанула, подошла и спихнула вниз меня – добро хош пояс успел пристегнуть. Сперва я и сердца свово не учуял – в глотке иде‑то застряло, затем в пятки переехало, а потом резина та тянуться начала... Тянется, тянется, и вдруг – трах!
– Резина не выдержала? – ахнула Женя, закрыв глаза от страха.
– Желудок не выдержал, – смущенно признался дед Федя, – в войну в разведке того страху не было, как там.
– Ну, а потом что? – сквозь смех спросил Гек.
– Поболталси на той резинке, как дерьмо в проруби, потом они меня выташшили, тольки не на верхнюю площадку, а на среднюю – закрытую. Там душ, сменная одежда – все чин по чину – оказуется, в стоимость билета входить. Ну, я и понял, шо не с одним мной такое приключалось.
– И что же? – подначил его Гек.
– Обозлился на Лизуху я – жуть, за то, шо спихнула. Потому поднялси на лихте туды ж, наверх, заставил ее заплатить ишо пять штук и сиганул вниз сам. Поднялси ишо, и снова сиганул... После шестого разу она меня спрашивает – понравилось, што ли, шо распрыгался, как кузнечик? А шо – и понравилось – после кажного нырка такого десяток годков скидаешь. Но хто ж ей признается. Я, грю, буду сигать до тех пор, пока у тебя гроши в ридикули не скончаются. А она, зараза, заливается. Здесь, грит, с каждым дополнительным прыжком тыщу баксов скидають – за смелость, так сказать, так шо последний раз ты бесплатно сиганул. Ну, тут мне сразу неантиресно стало, пошли, грю, домой. Гляжу, а ентот амбал метется и тычет мне в рожу золотые часы и белькочет чегото. Ну, Лизуха перевела: оказуется, енто у них приз специальный был тому, кто больше всех сиганет с ентой башни. Последнее достижение было – четыре прыжка.
