то материалы, я толком не понял. Во всяком случае, Де Альмейда — палеоантрополог.
У Жанны мелькнула безумная мысль:
— Сколько ему лет?
— Не знаю. Лет тридцать, мне кажется.
Франческа Терча изучала в Университете Буэнос-Айреса палеоантропологию. Не исключено, что Франческа и Хорхе давно знакомы. По факультету. Жанна снова как наяву увидела групповую фотографию, снятую на кампусе университета в Буэнос-Айресе, которую она потихоньку стащила в мастерской убитой в Монтрёй. Кто-то очертил фломастером голову одного из улыбающихся парней и сделал сверху приписку: «Те quiero!» А может, влюбленный — Хорхе Де Альмейда собственной персоной?
— Тебе удалось поговорить с Де Альмейдой?
— Я не рискнул. Он исчез.
— Где?
— В какой-то экспедиции. Я не очень понял где.
— Ну ладно. Можешь раздобыть мне его фото?
— Попробую… А ты не хочешь сама позвонить?
— Ты же отказался дать мне номер, когда я тебя об этом просила. Так что теперь сам крутись. Я пока отработаю до конца здешний след.
— Ну давай.
— Спасибо тебе, Патрик. Я же понимаю, ты не обязан…
— Франсуа Тэн был и моим другом.
— Попробуй что-нибудь нарыть с этой посылкой. Узнай, что Де Альмейда отправлял Франческе.
— Есть, товарищ.
— Я на тебя рассчитываю, — сказала Жанна и повесила трубку.
Она направлялась в ванную, когда зазвонил гостиничный телефон. Николас. Он ждал ее возле стойки портье. Уже восемь, напомнил он. Лучше поторопиться. Вечерами здесь небезопасно.
54
Ансель жил в Панкахче, на берегу озера Атитлан. Городок, приткнувшийся на склоне холма, оказался меньше Сололы и являл собой настоящий лабиринт крошечных домишек из цементных блоков и саманного кирпича, с крышами, крытыми толем. Машину им пришлось оставить и нанять так называемый тук-тук — громыхающий мотоцикл, способный просочиться по самым узким улочкам. Николас не скрывал беспокойства оттого, что бросил «мицубиси» на парковке. Он дал несколько кетцалей мальчишкам, велев присмотреть за автомобилем, но, судя по всему, они не внушали ему большого доверия. Вообще все окружающее вызывало в нем презрительное недовольство.
Они поднялись в верхнюю часть скудно освещенного городишки. Здесь присутствовали все признаки жизни в тропиках. Анемичные фонари. Путаница проводов над головой. Толстые черные женщины, склоненные над терракотовыми дисками, на которых они с точностью часового механизма вертели и поворачивали кукурузные лепешки. Мужчины с темной морщинистой кожей, группами сидящие у порога домов с безмолвным и заговорщическим видом. Все на месте — кроме жары. Вечер выдался такой холодный, что от каждого предмета поднимался в воздух парок. Город дымился, как плохо залитый костер…
Тук-тук вез их сквозь хитросплетение улиц. Взобравшись на самый верх, он свернул на какую-то улицу и начал снова спускаться. Жанне показалось, что где-то внизу блеснуло озеро. Словно жидкое небо, в котором дрожали звезды, похожие на осколки расколовшейся луны…
Николас сидел сжав зубы. Его презрительное высокомерие окрасилось в новые тона, отчетливо отдававшие страхом. Теперь они пробирались кварталом плотной застройки — población, — ничем не отличимым от бидонвиля. Цемент и саман уступили место камням, пленке, засохшей грязи. Жалкие лачуги стояли плотно, стена к стене, чтобы не дать друг другу упасть. Вдоль улочек струились мутные потоки, уносящие мусор и нечистоты. Здесь же крутились собаки, свиньи, дети. Кое-где попадались утоптанные площадки, посреди которых торчали остовы разбитых драндулетов, колесами утопающих в лужах. Все вокруг было красно-ржавого цвета. Цвета крови. Квартал походил на живой организм, с которого содрали кожу. Улицы — артерии, канавы — кишечник…
Время от времени Николас приказывал водителю притормозить и спрашивал дорогу у кого-нибудь из местных жителей — pobladores. О чем они говорили, Жанна не понимала: акцент, темнота, холод совершенно притупили ее способность к восприятию иноязычной речи. Остановка обычно длилась всего несколько секунд, но и этого хватало, чтобы машину подобно стае летучих мышей облепила детвора — они тянули руки, цеплялись за дверцы, умоляли о подачке или осыпали пассажиров оскорблениями. Понемногу страх Николаса передался и Жанне. Впрочем, стоило им стронуться с места, как ее тревога бесследно исчезала. До следующей остановки.
Наконец они прибыли. Убежище Анселя представляло собой автомастерскую, кое-как сляпанную из подручных материалов и как две капли воды похожую на те, мимо которых они проезжали. Под потолком горела голая лампочка, в свете которой громоздившийся повсюду грязноватый хлам казался сокровищами из пещеры Али-Бабы. В воображении Жанна видела приют расхитителя храмов майя совсем иным…
Николас соскочил с мотоцикла:
— Подожди меня здесь.
Он направился к мастерской. Жанна осталась одна. Никаких попрошаек. Никаких воришек. Уже неплохо. Тускло светили уличные фонари, выхватывая из тьмы малоприглядные картины. В луже черной грязи возился ребенок. Бродили в поисках падали тощие собаки с красными от пыли животами. На треногах висели какие-то костлявые остовы с остатками мороженого мяса, от которого несло тухлятиной. Жанна стучала зубами. Страшно. Холодно. Хочется есть. И свитер она так и не купила.
Она спустилась с мотоцикла и рискнула подойти к дверям мастерской. Николас разговаривал с маленьким коренастым мужиком, стоявшим к ней спиной. До нее донесся хриплый и в то же время пронзительный голос хозяина:
— No me gustan los guingos.[65]
Хорошее начало. Решив наплевать на местные порядки, Жанна твердым шагом вошла в помещение — пусть эти мачо думают что хотят.
— А деньги ты любишь? — по-испански спросила она, постаравшись как можно точнее воспроизвести гватемальский акцент.
Ансель на миг умолк, а затем обернулся к ней. Он стоял в круге света, и Жанна сумела разглядеть очень смуглую кожу и почти квадратную фигуру, а также засаленный рабочий комбинезон, из-под которого выглядывал сильно потрепанный свитер. Руки он держал в карманах. У него оказались поразительно кривые ноги — ни дать ни взять две скобки.
Ни слова не говоря, мужчина приблизился к Жанне. Она думала, он должен быть старше, но ему не было и пятидесяти. Деформированное, как у бывшего боксера, лицо. Кривобокий — очевидно, перебитые когда-то кости срослись неправильно. Множественные шрамы. Только взгляд не производил впечатления уродства. Раскосые индейские глаза смотрели на Жанну не просто пристально — они вонзались в нее, словно два кинжала.
— Chela, — проговорил он. — Я продам обломок статуи и куплю себе десять таких цыпочек, как ты.
От такого оскорбления — он что, принял ее за проститутку? — Жанна залилась краской. Николас, крепко сжав кулаки, шагнул к ней. И тут Ансель расплылся в улыбке:
— Да я пошутил, companera. Не привык иметь дело с янки. — Он длинно сплюнул в направлении груды сложенных покрышек. — Меа culpa.[66]
Жанна судорожно сглотнула:
— И?
— Говори, чего хочешь узнать. Разве я могу отказать такой крале?
