в плен и собирались принести в жертву. Тогда он вспомнил, что нынче ожидается солнечное затмение. Он немного говорил на местном диалекте и начал стращать индейцев. Дескать, если они его не отпустят, он прикажет солнцу почернеть. Индейцы удивились. Собрали совет. Миссионер сидел связанный и спокойно ждал, что сейчас его освободят.
Он нисколько не сомневался в исходе дела. Не сомневался в своем превосходстве. В превосходстве своей культуры, своих предков. Несколько часов спустя его безжизненное тело с вырванным сердцем уже лежало под потемневшим небом, а индейцы медленно и монотонно читали список затмений, предсказанных астрономами майя на века вперед.
Повисло молчание. Даже комары не звенели — наверное, улетели подальше, в долину, где царило благословенное тепло тропиков.
— Не поняла, в чем мораль.
Николас наклонился к ней. Черные глаза. Узкое белое лицо. Лысый череп. Орлиный нос и тонкие губы. Европейская лакировка слетела — на нее смотрел настоящий индеец. Скульптурные черты, словно высеченные из того же известняка, что служил его предкам для постройки пирамид.
— Мораль, — с присвистом выговорил он, — заключается в том, что вы глубоко заблуждаетесь, принимая нас за идиотов. Уже в шестом веке мы создали календари, по точности не уступающие современным. Настанет день, когда у нас будет индейское правительство. Как в Боливии. Настанет и другой, чуть позже, согласен, когда вы ответите за все свои преступления перед нашими богами. В «Пополь-Вухе» говорится: «Никогда наш народ не будет рассеян. Его судьба восторжествует над черными днями…».
Вот так-то. Николас на поверку оказался чистым майя. Несмотря на светлую кожу и наряд горнолыжника. Несмотря на расистские высказывания. Он нападал на свой народ за то, что тот покорился, погряз в суевериях, не желал двигаться вперед. В нем бурлил грозный гнев…
Жанне вдруг почудилось, что упавшая на землю ночь темна по-особому. По-индейски.
Она вибрирует от глухой холодной ярости. И ее зашвырнуло в самое сердце этой ночи. Что ее ждет в конце пути?
56
Кладбище Сололы располагалось на возвышенности, нависавшей над озером. Никогда еще Жанна не видела ничего подобного. Все могилы были раскрашены в самые яркие цвета. Склепы походили на пляжные кабинки в Довиле. Стены, в которых хранились урны с прахом, били по глазам пестротой нарисованных квадратов и искусственных цветов. Фейерверк.
«Нефритовый человек» Ансель уверенным шагом продвигался вперед, освещая дорогу пламенем огромного факела. На плече он нес лопату и кирку. По тому, как он придерживал инструменты, нетрудно было догадаться — он не раз участвовал в раскопках. За ним осторожно следовал Николас. Жанна уже отдала ему свои часы.
— Пришли.
Они добрались до самого конца кладбища, которое обрывалось в пустоту. Внизу, словно гигантский кусок серебряной фольги, блестело в лунных лучах озеро. Вокруг его чаши, давшей жизнь народу майя, стояли вулканы, отбрасывая четкие тени. Жанна вдруг поняла, чем ее так потрясла эта картина. От нее веяло вечностью. Рябь на озере, каждая еловая иголка, каждое дуновение ветра были точно такими же, как тысячелетия назад.
— Придется спускаться.
Утес круто сбегал вниз, туда, где раскинулся пустырь, загаженный мусором, заваленный сухостоем и поросший непроходимыми зарослями ежевики.
— Роберж похоронен там? — спросила Жанна.
— Я же вам говорил: индейцы ни за что не позволили бы ему лежать вместе с ними.
Ее затопила волна сочувствия к отцу Робержу. Изгой среди изгоев, святой человек, упокоившийся на помойке. Инстинктивно она подняла глаза к небу, усеянному мелкими, как булавочные уколы, звездами. Справа, над холмами, в черном небе тоже сияли звезды. Как светлячки. Или факелы, освещающие сосны и кипарисы. Где-то вдалеке слышался ритмичный барабанный бой.
— Что это?
— Ребята из Сантьяго-Атитлана, — пояснил Ансель. — Цутухиль. Приезжают с той стороны озера. Пытаются обратить народ какчикель из Панкахче.
— Во что обратить?
— В культ Максимона.
— А кто этот Ма-чи-моо? — переспросила Жанна, старательно копируя произношение Анселя.
Гробокопатель улыбнулся:
— Черный бог. Парень наподобие Иуды — предателя, который отправил на крест Христа. Шельма. Ездил на осле, а с ним — дюжина приятелей. Веселые ребята. Сам он в техасской шляпе, носит шейный платок и курит сигары. Во время Святой недели его у нас носят по улицам вместе с католическими святыми. Это наш бог плодородия. Вроде беса, выскочившего из водяного пара. Сексуальная энергия, жизненная сила, урожайность — это все его дела. Ради этого ему и молятся.
Жанна по-прежнему не отводила взгляда от мелькавших среди деревьев огоньков:
— Сегодня ночью его чествуют?
— Его чествуют каждую ночь, chiquita. Ах'куны — это наши шаманы — зажигают костры. Жгут копал — это такая смола. Льют в огонь агуардиенте — это наша водка. Бросают табак. Максимон задает тон всей жизни в Сантьяго-Атитлане. Его даже в церквах изображают. На барельефах, между Пречистой Девой и святым Петром. Ну ладно. Спускаемся или как?
Они пошли. Им предстояло обогнуть последние могилы и пробраться вниз по откосу до самой свалки. Несмотря на удобную обувь, Жанна почувствовала боль в лодыжках — очень мешал стелющийся цепкий кустарник. Она черпала силы в нереальности происходящего. Дрожащий свет, как будто от кварцевой лампы. Неподвижная гладь озера. Огни, зажженные в честь Иуды в техасской шляпе…
Внизу путь им преградила смрадная канава, которую они преодолели по проложенной кем-то доске и вступили в царство отбросов.
— Нам дальше, направо.
Они двигались через завалы жирного бумажного мусора, рваных картонных коробок, органических остатков. Шли зигзагами, стараясь шагать как можно шире и ставить ноги как можно реже, словно пробирались болотом. Вонь стояла невыносимая. Нечистоты. Гнилые фрукты. Тухлятина…
— Почти на месте.
Жанна сжимала зубы. Колючие побеги ежевики цеплялись за джинсы, царапали щиколотки. Они вышли на поросший травой мыс. Чуть поодаль, у подножия холма, росло несколько деревьев. Здесь и была устроена могила — на самом деле просто груда камней, защищенная от подступающей помойки густым поясом сорняков. Камни были черными и матовыми. Куски застывшей лавы.
Ансель вскарабкался на возвышение и протянул руку Жанне. Николасу он помогать не стал, но буквально через несколько секунд тот уже стоял рядом с ними. Они коротко переглянулись. На краю каменной насыпи красовалась вытесанная из песчаника плита:
Почему по-английски? Но самое важное нашлось внизу доски. Эпитафия:
Латынь. Что обозначала надпись? Жанна не смогла перевести.
— Это на латыни, — сплюнул Ансель. — Он велел написать на его могиле.
— А что она означает?
— Понятия не имею. Цитата из какого-то вашего древнего поэта. Очень древнего. Только не помню
