Карим усмехнулся.
– Давайте все же проверим. Я знаю немало ребят, для которых ваша система – детские игрушки. Вы сохраняете негативы?
Ко насупился.
– Негативы я вам показать не могу. Сожалею, но это конфиденциально...
Сыщик заметил, как нервно пульсирует на шее фотографа синяя вена. Настало время сменить тон.
– А ну гони негативы, папаша, не нервируй меня!
Фотограф смерил его взглядом, поколебался и неохотно кивнул. Они подошли к другому шкафу. Ко открыл его и вытащил один из ящичков. Руки у него тряслись. Лейтенант внимательно следил за фотографом. Чем дальше, тем яснее он чувствовал, что в этом человеке просыпается страх. Как будто в процессе розысков он начал вспоминать какие-то странные подробности и они не давали ему покоя.
Фотограф снова уткнулся в свои конверты. Шли секунды. Наконец он поднял глаза. Его лицо нервно дергалось.
– Я... тут их больше нет. Правда!
Карим рванул ящик к себе. Фотограф вскрикнул: ему прищемило пальцы. Но полицейский решил, что слишком долго проявлял кротость. Схватив Ко за горло, он оторвал его от пола. Голос лейтенанта звучал по-прежнему ровно:
– Будь умником, папаша, не ври. Так тебя обокрали или нет?
– Н...нет... Я клянусь!..
– Тогда что же ты сделал с этими гребаными снимками?
Ко с трудом пробормотал:
– Я... я их продал.
От неожиданности Карим выпустил свою добычу. Фотограф заохал, потирая больную руку. Сыщик хрипло прошептал:
– Продал? Когда?
– Господи... да это старая история... В конце концов, я имею право делать со своими снимками все, что хочу...
– КОГДА ты их продал?
– Да не помню... Лет пятнадцать назад...
Карим не мог прийти в себя от изумления. Он отшвырнул фотографа к шкафу. Прозрачные пакетики веером разлетелись по комнате.
– А ну-ка, начни с начала, папаша! А то я никак не пойму, что ты там несешь. Ко жалобно сморщился.
– Это было однажды летом, к вечеру... Пришла женщина... Она хотела получить эти снимки. Те же самые, что и вы. Теперь я вспомнил.
Эта новость ошеломила Карима. Значит, «они» уже с 1982 года охотились за фотографиями маленького Жюда!
– Она говорила тебе о Жюде? Жюд Итэро! Называла она это имя?
– Нет. Просто взяла снимки и негативы.
– За башли, конечно?
Фотограф кивнул.
– Сколько?
– Двадцать тысяч франков... Огромная сумма по тем временам... за несколько фото...
– Зачем ей нужны были эти снимки?
– Не знаю. Я не спрашивал.
– Ты их наверняка рассматривал. Был ли там мальчик с какими-то особенностями на лице? С чем-то таким, что стараются спрятать?
– Нет. Ничего такого я не видел... Не знаю... Не помню.
– А женщина? Как она выглядела? Такая высокая, здоровенная? Это была его мать?
Старик замер, а потом вдруг разразился смехом. Громким, хриплым, утробным смехом. Потом проскрипел:
– Ну уж это вряд ли!
Карим схватил его за руки и прижал к стене.
– ПОЧЕМУ?
Ко закатил глаза и прошептал из последних сил:
– Это была монашка, черт бы ее взял. Католическая монашка!
21
В Сарзаке было три церкви. Одна стояла на ремонте, при второй доживал свои дни совсем дряхлый священник, в третьей всем заправлял молодой кюре, о котором ходили самые темные слухи. Поговаривали, будто он пьянствует вместе с матерью у себя дома, возле церкви. Лейтенант, ненавидевший всех без исключения жителей Сарзака, в особенности их страсть к сплетням, вынужден был на сей раз признать их правоту: однажды его вызвали разнимать сына с мамашей, затеявших грандиозную драку.
Именно этого кюре Карим и выбрал, чтобы получить нужную информацию.
Он резко затормозил возле домика священника. Это было унылое одноэтажное бетонное строение, приткнувшееся к современной церкви с асимметричными витражами. На маленькой табличке значилось: «Мой приход». У порога пышно произрастали крапива и чертополох. Карим позвонил. Прошло несколько минут. Из-за двери доносились приглушенные крики. Полицейский выругался про себя: этого ему еще не хватало!
Наконец дверь открыли.
Карим сразу понял, что перед ним стоит пропащий человек. В середине дня от священника уже вовсю несло спиртным. Его худое лошадиное лицо заросло неряшливой клочковатой бородкой, в спутанных волосах мелькала проседь. Мутные желтые глаза бессмысленно уставились на гостя. Ворот пиджака перекосился, на рубашке темнели жирные пятна. Это был конченый человек, и служить в церкви ему, видимо, оставалось так же недолго, как листку ладана – благоухать в кадильнице.
– Что вам угодно, сын мой?
Голос звучал хрипло, но довольно твердо.
– Карим Абдуф, лейтенант полиции. Мы уже знакомы.
Кюре поправил грязный воротник.
– А, да-да, припоминаю... – Глаза его испуганно забегали. – Вас вызвали соседи?
Карим улыбнулся.
– Нет. Просто мне нужна ваша помощь. Для одного расследования.
– Ах, так! Ладно, входите.
Сыщик вошел в дом, и его подметки тут же прилипли к полу. Глянув вниз, он увидел на линолеуме блестящие полосы.
– Это моя мать, – шепнул священник. – Она давно не убирает. Все перепачкала своим вареньем. – И он почесал лохматую голову. – Совсем рехнулась, только и ест что варенье.
В комнате царил хаос. Со стен свисали лоскутья самоклеющейся пленки, имитации дерева, кафеля или ткани. В соседнем помещении валялись в беспорядке желтые коврики, явно вырезанные бритвой из старого паласа, а на диване подушки кошмарных цветов – жалкая карикатура на гостиную. Садовые инструменты были разбросаны прямо на полу. Через другую дверь виднелась еще одна комната – незастеленная кровать, пластиковый стол без скатерти, а на нем грязные тарелки.
Священник направился в гостиную. По пути его шатнуло, но он все же устоял на ногах. Карим сказал:
– Налейте-ка себе выпить, отче. Так дело быстрей пойдет.
Кюре обернулся и бросил враждебный взгляд на гостя.
– Посмотрите лучше на себя, сын мой. Вы весь дрожите.
Карим с трудом перевел дыхание. Он и впрямь еще не оправился от шока. После бурной сцены у фотографа он никак не мог собраться с мыслями и двигался точно во сне. Голова у него гудела, сердце бешено колотилось. Он машинально вытер лицо рукавом, как мальчишки вытирают сопли.
