Глеб взглянул на хмурое лицо Молчуна и спросил прямо:
– Зачем ты хочешь его вернуть? Быть может, он счастлив с этим Пастырем. Я слышал, белый чародей показывает настоящие чудеса.
Молчун посмотрел на свои руки. Сжал их, разжал, снова сжал. Потом поднял взгляд на Глеба и сказал:
– С этим Пастырем что-то не так, Первоход.
– О чем это ты?
– Он появился в Хлынь-граде ниоткуда. Но все здесь знает, будто и раньше бывал у нас. И еще – я встретил одного безногого калику по имени Пичуга. Он был среди той шушеры, которая увязалась за Пастырем, когда тот пришел в Хлынь.
– И что?
– Никто не видел Пастыря без сияющих одеяний. А Пичуга видел. Никто не видел Пастыря без ореола над головой. А Пичуга видел. Он говорил, что из леса вышел простой человек. Но чем ближе он подходил в городу, тем светлее делался его плащ, тем белее становились его волосы. А когда Пастырь остановился у городской стены, от него исходило золотое сияние.
Молчун снова посмотрел на свои руки, будто оценивал, способны они еще хоть на что-нибудь, или лучше отрезать их и бросить в выгребную яму.
– Есть еще одно, – проговорил он затем. – Две седмицы тому назад я встретил Пастыря возле торжка. При мне был меч. Я вытянул его из ножен и положил на землю. Потом подошел к чародею. Я просил его вернуть мне брата. Вернуть миром. Пастырь посмотрел мне в глаза, и меня пробрал мороз. Я видел, как перекосилась его рожа, Глеб. Передо мной была рожа темной твари. Но длилось это все лишь миг, и никто, кроме меня, этого не заметил. Потом видение прошло, и я увидел самое прекрасное лицо на свете. Но я уверен, Первоход… Я знаю, что под сияющим одеянием чародея скрывается безобразное тело темной твари.
Глеб смотрел на ходока недоверчиво. Глаза Молчуна блестели нездоровым блеском. Время от времени он вытирал губы, хотя те были сухи, – жест, присущий всем алкоголикам.
– Я видел Пастыря, – сказал Глеб. – Похоже, хлынцы его обожают.
– Среди его паствы есть богатейшие купцы, Первоход. Они дают ему столько злата, сколько он пожелает.
Глеб отхлебнул кваса, облизнул губы и сказал:
– Хороший у тебя квас, Молчун. Густой, терпкий. Однако я так и не понял – чего же ты хочешь от меня?
На широком лбу Молчуна выступила испарина.
– Для тебя нет ничего невозможного, Первоход, – взволнованно проговорил он. – Верни мне моего брата. Верни Хлопушу!
Глеб долго сидел молча, и ходок не торопил его с ответом. Но в конце концов выдержка изменила Молчуну, и он, резко подавшись вперед, проговорил:
– Ты мне должен, Первоход. Ты мой должник, помнишь?
Глеб одарил Молчуна неприязненным взглядом и кивнул.
– Хорошо. Я подумаю, что могу сделать. Но для начала я бы хотел сходить в баню и помыться. А потом – хорошенько выбить одежду. В моем плаще – пыль двадцати дорог.
– Я затоплю для тебя баню, Первоход. – Молчун поднялся с лавки. – Ешь, пей и отдыхай. Мой дом – твой дом.
Дело не казалось Глебу таким уж сложным. Он все еще чувствовал легкую досаду из-за того, что Молчун оторвал его от работ на огороде, но успокаивал себя тем, что через несколько дней снова вернется домой и сменит меч и ольстру на лопату и мотыгу.
Скрип двери прервал его размышления. В избу вошла белокурая молодая баба в тулупчике и цветастом платке, сбившемся на затылок. Щеки ее алели с ветра.
– Здрассьте! – выпалила она, завидев Глеба.
Глеб кивнул.
– Я Улита! – весело сообщила баба. – А ты…
– Я приятель Молчуна, – спокойно ответил Глеб.
Улита улыбнулась, блеснув белоснежными зубами.
– Красивые у него приятели! – насмешливо заявила она. – Помоги-ка мне стянуть тулуп!
Глеб встал с лавки и подошел к бабенке. Помог ей стянуть тулуп и повесил его на гвоздь. И тут вдруг бабенка прижалась к нему всем телом. Тело у нее было мягкое и жаркое. У Глеба на мгновение перехватило дыхание.
– Значит, это ты выходила Молчуна, когда его порвали собаки? – спросил он.
– Знала бы, что у него такой друг, не выходила бы. – Она резко повернулась и, ткнувшись Глебу в живот крепкими грудями, проговорила глубоким голосом: – А вот тебя бы выходила.
Несколько секунд они молча смотрели друг на друга.
С улицы загремели хромые шаги. Улита торопливо отпрянула от Глеба. Дверь распахнулась, и в избу вошел Молчун. Кивнул на бабенку и сказал Глебу:
– Это и есть моя Улита.
Улита шагнула к Молчуну, обняла его за талию и чмокнула ходока в лысоватую голову.
– Ну-ну-ну, – отстранил ее от себя Молчун. – Не люблю на людях. Вот, познакомься-ка: это Глеб Первоход. Ты наверняка о нем слышала.
– Тот самый? – Брови Улиты взлетели вверх, а глаза, устремленные на Глеба, засверкали. – Вот, значит, ты какой, Первоход! Молчун считает тебя лучшим ходоком в княжестве.
– Много болтаешь, – угрюмо проговорил Молчун. – Поди-ка пошеруди в печи. Угли, мнится, уже потухли.
– Да тепло ведь!
– Ступай, сказал! – прикрикнул Молчун.
Улита пожала покатыми плечами и прошла к печи. Молчун покосился на Глеба и тихо пояснил:
– После Гиблого места я все время мерзну, Глеб. Выморозила меня проклятая чащоба. Выморозила до самых костей. Сколько б ни лежал на печи, внутри – вечный холод. У тебя такого нет?
– Нет, – проронил Глеб.
Молчун угрюмо усмехнулся.
– Ну, на то ты и Первоход, – сказал он. – Я затопил баню. Улита, найди гостю чистое белье!
Глава третья
В «куще»
1
С тех пор, как Хлопуша стал членом общины, жизнь его переменилась.
Никто здесь не дразнил его увальнем и никто не помыкал им. Хлопуша делал то же, что и другие. Колол дрова, топил печи, убирал двор, носил воду. Однако вся эта работа была ему не в тягость. Каждое его действие – мел ли он землю метлой или выносил помои к вонючему оврагу – было будто бы освещено теплым, мягким светом, который струился от белой фигуры Пастыря.
Это не значит, что белый чародей всегда был рядом. Наоборот, появлялся он в «уграйской куще» крайне редко. Раз в день, а то и в два. Все остальное время Пастырь посвящал проповедям. И результаты этой работы были налицо. С каждым днем община Пастыря разрасталась, включая все новых и новых общинников.
Поначалу Хлопуше было в диковинку видеть, как богатые купцы, которые прежде проезжали по улицам на своих расписных телегах, в упор не замечая Хлопушу и прочих дрянных людишек, теперь трудились рядом с Хлопушей рука об руку.
Изредка, впрочем, в их взглядах проскальзывало презрение, но они тут же прогоняли его и улыбались Хлопуше и прочим простолюдинам так широко, что Хлопуша всерьез опасался, как бы у них не полопались рты.
Отлично бы жилось Хлопуше в «уграйских кущах», но вот беда – Пастырь учил, что богобоязненный христианин должен довольствоваться малым и питаться, как божья птичка. И если кого другого ломоть
