одно и то же.
— А что вон за той шторой? — спросил я, указывая на эркер позади стола. Тетя откликнулась шепотом:
— Для каждого из нас там что-то свое. Здесь все не так, как в саду. В саду мы все вместе. Я не знаю, что сейчас за шторой.
— Пройдешь врата и узнаешь, — сказал дядя Генри.
— Но тогда у меня не будет тела, чтобы вернуться, — задумчиво пробормотал я.
— Видишь, все свелось к твоему телу. Тебе страшно оставлять его, но ты хочешь выяснить, что находится за его пределами. Вспомни Платона: «Если мы хотим изведать что-то досконально, следует отбросить тело».
Я зашел с другого конца:
— Но ты же только что сказал, что, если я выйду в сад, мне придется заново прожить жизнь своего тела?
— Нет, не этого тела, — был ответ. — Выйдя в сад, ты окажешься в теле двенадцатилетнего мальчика.
— Мне снова будет двенадцать лет… — произнес я с пронзительным предвкушением чуда. — И в моей жизни в точности повторится все, что уже было?
— Уже было?
Дядя расхохотался, да и тетя Сьюзен повеселела. Мои слова показались им забавными.
— Ты уже все прожил множество раз. Не волнуйся, этот круговорот нескончаем.
Нащупывая путь в былое, мой охваченный сном рассудок снова утонул в воспоминаниях. Я вспомнил, как часто ощущал, что столь многое в моей жизни уже происходило прежде.
Я взглянул на кушетку, где еще недавно лежала кузина, и меня охватила внезапная паника. Как-то смутно я уловил, что она была другого «типа», не такой, как дядя и тетя, что она не осознает их присутствия, да и моего тоже, не видит происходящего в комнате.
Тетя Сьюзен встревожилась; она читала мои мысли.
— Помнишь кузину Кэт? Она бы тут не появилась, если бы не прошла врата преждевременно. Она не была готова и не вынесла перехода. Что-то вроде аборта. Но все будет в порядке.
Грусть охватила меня, мне было жалко кузину, которая, как я только что вспомнил, покончила с собой. Она была старше меня на несколько лет и, похоже, обитала ныне в той яви, из которой я ежедневно возвращался в сон, называемый жизнью. Мне не хотелось развивать эту тему, и я решил расспросить дядю, когда он приснится мне в следующий раз. Однако этого до сих пор не случилось.
— Допустим, я пришел сюда так же, как и вы — через врата. Почему я не смогу так же приходить и уходить?
— Попробуй, и сам поймешь, — предложил дядя. Тетя Сьюзен засмеялась с легкой тревогой, как мне показалось, и посоветовала даже не пытаться.
— Ты ведь не хочешь бросить книги, верно?
Она, скорее, не спрашивала, а констатировала факт.
Я вздрогнул, подумав о доводе, который она привела.
Тетя была абсолютно права, и все же… Мне не терпелось узнать, что кроется за шторой; желание заглянуть и туда, и в открытую створчатую дверь было одинаково сильным. Я не мог ни на что решиться.
Сон распадался на куски. Не связанные между собой сцены гнались друг за другом по экрану сознания. Затем точно твердая рука схватила калейдоскоп, и я вновь очутился в комнате «Брандиша». Все оставалось по-прежнему, только лицо кузины было снаружи прижато к окну, теперь не зашторенному… Лицо казалось непроницаемой маской, но взгляд мертвым не был. Я отшатнулся от окна, пытаясь вспомнить, видел ли прежде в человеческом взгляде такое сочетание невинности и злобы.
Дядя Генри насмешливо изучал меня. Похоже, он сомневался в моем спиритическом контакте с кузиной. В этот миг мне удалось найти ключ сразу к нескольким мучившим меня загадкам.
Конечно, я слышал, что моя кузина была удочерена семейством Вайрдов, когда была совсем малышкой, но не знал ее настоящую фамилию — да и сама она, возможно, не знала. Помню смутные намеки дяди Фина; на самом деле, он и был инициатором удочерения. Кузина моей матери, Гертруда, взяла Кэтлин по совету дяди Фина. Он знал родителей девочки, но не хотел о них рассказывать, сообщил родственникам только, что они погибли в автокатастрофе. Возможно, одна лишь Гертруда знала причину самоубийства Кэтлин. Замечание дяди Генри объяснило тайну:
— Мы не можем расспрашивать ее, она еще спит. Она интересуется тем же, что и ее мать. Когда ты впервые встретился со своим «магом», Кэтлин жила с Гертрудой в Кенсингтоне. Помнишь?
Воспоминания перенесли меня в квартиру на Лексэм-гарденс, которую в ту пору купила Гертруда. Дядя Генри мог больше ничего не добавлять. Мы с Кроули поселились в провинции, когда Вторая мировая война близилась к концу. За несколько дней до отъезда из Лондона к Кроули, я остановился у тети Гертруды и ее мужа Альберта, пожилого финансиста, который вел дела в Южной Африке. Кэтлин тоже была дома. Она, как и я, училась в Школе Искусств. Разумеется, мы разговаривали о живописи и художниках. В то время я почти ежедневно получал от Кроули письма, и кузина это заметила, потому что конверты украшали восхищавшие ее печати с картушем египетского жреца. Как-то раз у нас завязался разговор о магии Кроули. Разработанная им колода Таро, нарисованная леди Харрис, за год до этого демонстрировалась на выставке в Оксфорде. У Кэтлин бьи, как я позднее понял, талант выпытывать информацию, и столь же искусна она была в ее дальнейшем распространении. Она предположила, что Кроули злоупотребил оккультным знанием, почерпнутым из тайного гримуара, и советовала мне, пока я буду жить у Кроули, отыскать книгу. Она заверила меня, что интересуется этим лишь из эстетических соображений, поскольку считает, что гримуар любопытно иллюстрирован.
Мне не терпелось отправиться к Кроули, поскольку я подозревал, что жить ему осталось недолго. Не ведая о происхождении кузины, я не сомневался в том, что ее любопытство носит лишь «академический» характер, хотя всякий раз, когда речь заходила о магии, она с трудом скрывала возбуждение. В ту пору я не задумывался об этом, однако подобное выражение лица мне позднее довелось увидеть на рисунке Остина Спейра и вот теперь — у маски, прижавшейся к оконному стеклу. Мне стало ясно, почему дядя Фин затеял ее удочерение. Однако план его провалился.
В доме Кроули, где я поселился, было много книг и написанных им картин. Единственным томом, к которому он не разрешал мне прикасаться, была «Книга священной магии Абрамелина», переведенная на английский С. Л. Мазер-сом — или, какой предпочитал именоваться, графом Макгрегором Гленстрейским. Кроули хранил ее в шкафчике, ключ от которого имелся только у него. Книга была иллюстрирована магическими квадратами, и в нее были вложены листы кальки, на которых Кроули рисовал печати. Однако «тайного» гримуара, о котором говорила моя кузина, я так и не отыскал. Впрочем, я не столь уж долго пробыл с Кроули, — вскоре он отослал меня в Лондон с любопытным поручением. Я должен был навестить некоего мсье Буше, создателя гипсовых форм и восковых фигур, которые продавались в магазине на Ченсери-лейн. Мне следовало сказать, что я от Кроули и получить предназначенный ему пакет.
Можно сказать, что я прошел полный цикл, поскольку впервые посетил магазин Буше за несколько лет до знакомства с Кроули. Я приобрел какие-то статуэтки, повинуясь юношеской тяге к экзотике. В то время я не подозревал, что у Буше есть потайная комната, в которой хранится коллекция клипотическои жути, о которой мне еще придется вспомнить. Но я отвлекся.
Дядя Генри настаивал, чтобы мы обсудили книгу, которую я в то время писал, и я не без труда оторвался от мысленных блужданий по магазину Буше. Меня еще преследовали воспоминания о завешенной зеленым сукном двери, скрывавшейся в тени у выставленных на продажу изваяний.
Я решил еще раз спросить дядю о неведомых областях, где сплетаются временные потоки и меняются все свойства. Я знал, что если правильно сформулирую вопросы, все может проясниться, но у меня ничего не получалось. Сила сна быстро сходила на нет, а напряженность обстановки путала мысли. Кажется, тетя Сьюзен поняла мои терзания; она пыталась что-то объяснить, но все было тщетно. Повернувшись к дяде, я продолжил атаку.
— Если я туда выйду, — начал я, пытаясь не обращать внимания на прилипшее к стеклу лицо, — то, стало быть, вернусь в свою жизнь в 1936 году? А у меня останутся воспоминания об этой встрече с вами?
