намерен стать королем, женить Кита Вильерса на дочери курфюрста Фридриха и таким образом породниться со Стюартами. — Герцог усмехнулся и презрительно добавил: — Как будто я позволю Киту стать выше меня! Ну и потом король переводит взгляд с меня на принца, потом снова с принца на меня и начинает опасаться моего влияния на наследника. Он ревнив, как старая баба. Яков не выносит, когда мы с принцем веселимся, а сам уже в возрасте, у него все болит, его тянет лечь пораньше. Ему отвратительна мысль о том, что мы развлекаемся без него, а он уже отдалился. Король удовлетворил все мои желания и теперь ревнует, что я богат и все ищут моего расположения. Ревнует, что я самый богатый человек в государстве с самым красивым домом.
Бекингем замолчал и тряхнул волосами.
— Лучше не выставлять свое богатство напоказ, — заметил Традескант, обращаясь к небу за окном.
— Что ты имеешь в виду?
— Мне кажется, Сесил любил Теобальдс больше всего на свете, и король, нынешний король, прочитал это в его глазах, оценил ценность Теобальдса и забрал его себе. А здесь мы только-только начали сажать аллею.
Герцог отрывисто засмеялся.
— Джон! Мой Джон! Если он захочет мой дом, он получит его. Вместе с аллеей. Все, что угодно, лишь бы вернуть его благосклонность.
Традескант кивнул.
— Вы думаете, он простит вас?
Бекингем откинулся на богато расшитые подушки, лежавшие кучей на подоконнике, и повернулся к виду за окном. Джон с теплотой заметил, как красив его безукоризненный профиль на фоне красного бархата.
— А ты как думаешь, Джон? Если я буду очень бледным, очень тихим, очень покорным и выглядеть… вот как сейчас? Ты бы меня простил?
Джон старался смотреть на своего господина, не выказывая чувств, но помимо воли заулыбался, как будто его хозяин — нежная капризная девица в расцвете юной красоты, в ту пору, когда девушка может делать любые глупости и ей все сходит с рук.
— Простил бы, — ответил Джон. — При условии, что был бы старым дураком, потерявшим голову от любви.
— Согласен, — усмехнулся Бекингем.
Герцог прощально помахал рукой королевской карете, сотням придворных и вооруженных всадников, наблюдая, как они медленно движутся вдоль аллеи, недавно обсаженной деревьями в два ряда. Джон Традескант сделал все возможное, однако липы вдоль аллеи пока оставались саженцами. Бекингем смотрел, как карета с короной на дверцах тарахтит в слабенькой тени маленьких лип. Когда деревья вырастут, они превратятся в символ величия дома. К тому времени на троне будет сидеть принц, герцог станет его советником, а ревнивый старый король с дурным характером уже умрет.
После долгой и тяжелой ссоры король рыдал и просил прощения. Он смирился с женитьбой Бекингема и на самом деле полюбил Кейт, его даже развлекали всем известные интрижки герцога с каждой хорошенькой женщиной при дворе, но он не мог вынести мысль, что сын вытеснил его самого из сердца Бекингема. Король слезно обвинял обоих в том, что они плели против него интриги и что принц Карл, который никогда не был любимым сыном, украл у отца его единственную любовь.
Яков публично назвал Карла предателем и пожалел, что его брат, красивый и благочестивый принц Генрих, скончался. Бекингема он при всех назвал разбивателем сердец, лицемером и изменником. Король проливал легкие стариковские слезы и жаловался, что его никто не любит.
Понадобилось все обаяние Бекингема, чтобы привести Якова в более разумное состояние, и все его терпение, чтобы вынести слюнявые поцелуи, которыми король осыпал его лицо и рот, и все имевшееся в наличии чувство юмора и искренняя радость жизни, чтобы попытаться вновь осчастливить старого короля, а вместе с ним и весь двор.
Больной, только что из постели, герцог танцевал перед королем вместе с Кейт. И сидел рядом с ним, и выслушивал его бесконечные жалобы на испанских союзников и испанскую угрозу, и при этом ни разу не показал, как он устал и как плохо себя чувствует.
Герцог дождался, пока королевский экипаж скроется из вида, и только после этого снова надел шляпу и повернул к каменным ступеням регулярного сада. Сад все более соответствовал обещаниям Традесканта. Клумбы изящной формы окаймляли темно-зеленые живые изгороди, на каждой клумбе росли цветы одного цвета; все вместе они образовывали единый бесконечный рисунок партерного цветника. Бекингем брел по дорожкам регулярного сада, любовался переплетающимся орнаментом и великолепными посадками, и тревога покидала его.
Он не знал этой радости прежде, до того, как Традескант занялся садом. Герцог всегда смотрел на садовников как на предмет дворцовой мебели, как на сотрудников, которые просто должны быть в штате большого вельможи. Но Традескант заставил его взглянуть на сад другими глазами. И теперь герцог гулял по узеньким извивающимся тропкам с ощущением вновь обретенной свободы и получал удовольствие. Невысокие живые изгороди разрушали перспективу. Когда Бекингем смотрел над ними из одного конца регулярного сада в другой, казалось, что эти живые стены заключают в себе акры земли, одно поле за другим. Это была аллегория богатства. Все выглядело так, будто за живыми изгородями скрываются огромные территории, хотя на самом деле сад располагался на нескольких сотнях ярдов.
— Как это прекрасно, — тихо пробормотал герцог. — Я должен поблагодарить его. Поблагодарить за то, что он создал красоту и научил меня ценить ее.
От парадного сада он направился к озеру. Там были и обещанные Традескантом лилии, и золотые лютики, колыхавшиеся под легким ветерком, и желтые ирисы. Маленький пирс выдавался в воду, неподвижная гладь озера отражала его, словно пряча еще один пирс. На оконечности стоял Джон Традескант, он следил за тем, как мальчишка опускает ивовые корзины в глубокую грязь.
Услышав приближение Бекингема, садовник стащил шляпу и пнул ногой мальчишку; тот упал на колени. Герцог взмахом руки отослал мальчишку прочь и обратился к Джону:
— Отвезешь меня на лодке?
— Конечно, милорд, — согласился садовник.
Он сразу заметил и темные тени под глазами Бекингема, и бледность кожи. Герцог выглядел как ангел, высеченный из самого чистого мрамора, но лицо статуи кто-то захватал пальцами, вымазанными в саже.
За веревку, с которой капала вода, Джон подтащил ближе маленькую лодку и держал ее, пока герцог не забрался туда и не откинулся на подушки.
— Я устал, — коротко сообщил Бекингем.
Джон оттолкнулся от берега, сел и нагнулся над веслами, не вымолвив ни слова. Они приблизились к острову, где была насыпана горка, точно такая, какую они запланировали с самого начала. Медленно гребя, Джон обогнул остров. Белый шиповник и розы в беспорядке свисали до самой кромки воды; цветы кивали своим отражениям в неподвижной водной глади. Несколько уток выбрались из укрытия и закрякали, однако Бекингем даже не пошевелился, услышав шум.
— Ты вспоминаешь Роберта Сесила? — лениво осведомился он. — В мыслях или в молитвах.
— Да, — с удивлением признался Традескант. — Каждый день.
— Как-то на днях я встретил человека, который рассказал мне, что, когда он впервые посетил дворец Теобальдс, никто не мог найти сэра Роберта. В конце концов Сесила обнаружили в сарае, где он ел с тобой хлеб с сыром.
Традескант коротко хохотнул.
— Да, было такое дело. Ему нравилось наблюдать, как я работаю.
— Он был великим человеком и великим государственным деятелем, — продолжал Бекингем. — И никто не думал о нем хуже из-за того, что сначала он служил королеве, а потом ее наследнику. Но я… — Бекингем помолчал. — Что тебе известно, Джон? Меня ведь презирают? Потому что я был никем и появился ниоткуда? Потому что я добился положения при дворе благодаря хорошенькому личику?
