Монахи Барнуэлльского аббатства потеряли треть своей братии. Обители Святой Радегунды повезло больше: там заболели всего три монахини. В крупных монастырях Или и Нориджа чума унесла более половины монахов, и Бартоломью начал понимать епископа, видя, как все больше и больше людей умирают без причастия. Одним было все безразлично — лишь бы прекратились их мучения, другие умирали в ужасе перед тем, что отправляются прямиком в ад в наказание за разные мелкие прегрешения. Стены церквей украшали многочисленные изображения демонов, пожирающих грешников в аду, и Бартоломью не удивлялся тому, что люди испытывали страх.
Невозможно было сказать, сколько потерял университет. Многие покинули город при первых признаках чумы и так и не вернулись. Когда число смертей возросло, задерганные клерки начали сбиваться со счету, и многие умершие оказывались в чумной яме без каких-либо записей. К январю Кингз-холл лишился десяти своих членов, а Майкл-хауз — одиннадцати. Бартоломью думал, что универсанты могли оказаться в лучшем положении, нежели горожане, потому что они были моложе, крепче и, как правило, лучше питались. Однако чума косила всех без разбору, и к Рождеству дряхлые коммонеры были еще живы и здоровы, а несколько молодых и здоровых студентов умерли.
Сколько бы Бартоломью ни думал, ни читал и ни работал, он не мог понять, почему одни умирают, а другие выздоравливают и почему в некоторых семьях кто-то заболевает, а кто-то остается здоровым даже после того, как контактировал с больными. Бартоломью и Колет регулярно обменивались опытом и без конца спорили, так и не придя ни к какому выводу. Колет прекратил приставлять к бубонам пиявок и стал вскрывать их, когда это было возможно, как и Бартоломью. Но он все так же верил, что лечение пиявками после того, как бубоны вскрыты, способствовало выздоровлению пациентов. Бартоломью полагал, что разгадка — отдых, теплая постель и чистая вода. Поскольку ни один из них не преуспел в лечении больше коллеги, каждый отказывался перенимать методы другого. Но пациенты Колета в массе своей были людьми состоятельными и могли позволить себе теплый дом и чистую постель. Бартоломью же лечил бедняков, и тепло и чистота для них далеко не всегда были достижимы.
Он продолжал свои обходы, вскрывая черные нарывы всякий раз, когда полагал, что это облегчит страдания больного. Еще два врача умерли, другие два — бежали, так что в Кембридже оставались лишь Бартоломью, Колет и Саймон Роупер из пансиона Святого Бенета. Они обнаружили, что не могут полагаться на городских чиновников, не выполняющих их рекомендаций, и вынуждены были сами присматривать буквально за всем, начиная от рытья чумных ям и использования извести и заканчивая уборкой с городских улиц дохлых крыс и скапливающихся отбросов.
Бартоломью, вернувшегося домой на рассвете после того, как он провел ночь в доме, где умерли пятеро из семи детей, очень скоро разбудил стук в дверь. Он устало поплелся открывать. На пороге стоял молодой человек с буйными длинными волосами, которые совершенно не вязались с аккуратной студенческой накидкой.
— Я думал, вы давным-давно встали, — бесцеремонно заявил юнец.
— Что вам нужно? — хрипло спросил Бартоломью; он так устал, что едва ворочал языком.
— Меня послали за вами из монастыря Святой Радегунды.
Бартоломью похолодел и мгновенно проснулся.
— Зачем, что случилось? — спросил он шепотом, страшась этого вопроса. — Что-то с Филиппой Абиньи?
— О нет, — ответил студент. — Вас зовет какой-то мужчина. Но вам лучше бы поторопиться, а не то будет слишком поздно, так он сказал.
Бартоломью торопливо натянул одежду. Когда он спустился, лохматый юнец болтал с привратником, подпирая стену. Бартоломью прошел мимо него и быстрым шагом направился по Сент-Майкл-лейн. Позади послышались шаги, молодой человек нагнал его и попытался не отставать.
— Если вы хотите успеть, почему не поехали верхом? — спросил он, шумно отдуваясь.
— У меня нет лошади, — ответил Бартоломью. — Кто меня звал? Жиль Абиньи?
Страх, который охватил его с самого начала, вернулся. Он надеялся, что Абиньи не заболел и не отправился в монастырь за помощью. До сих пор монахини счастливо избежали худшего — возможно, потому, что настоятельница установила политику строгой изоляции и в монастырь не допускали никого; деньги за провизию, которую им привозили, они оставляли за воротами в горшке с уксусом. Бартоломью надеялся, что настоятельнице удалось продолжить в том же духе, и не только из-за Филиппы, но и потому, что он хотел знать, можно ли предотвратить чуму таким способом.
— У вас нет лошади? — поразился студент и сбился с шага. — У врача?
— Кто меня звал? — снова спросил Бартоломью. Он уже чувствовал раздражение.
— Не знаю, какой-то мужчина. Я всего лишь гонец.
Бартоломью прибавил ходу, и пыхтящий студент быстро остался позади. Через считаные минуты в утренней мгле перед врачом выросли стены монастыря. Он забарабанил в дверь, прислонившись к стене, чтобы перевести дух; ноги не держали его после стремительной прогулки на пустой желудок в ожидании худшего.
Маленькая решетка в двери приоткрылась.
— Что вам нужно? — послышался резкий голос.
— Это Мэттью Бартоломью. За мной посылали, — выдохнул он.
— Мы ни за кем не посылали.
Решетка захлопнулась.
Бартоломью застонал и снова грохнул в дверь. Безрезультатно.
— Теперь вы вряд ли получите ответ.
Бартоломью обернулся, и студент в один миг оказался схваченным за горло и прижатым к стене.
— Эй! Я всего лишь гонец! — прохрипел тот с вытаращенными глазами.
Бартоломью смягчился и ослабил хватку, впрочем, совсем ненамного.
— Кто посылал за мной? — снова спросил он опасно спокойным тоном.
— Я не знаю имени. Придется показать его вам, — сказал студент, пытаясь оторвать руки Бартоломью от своей шеи. Апломба у него заметно поубавилось.
Он повел Бартоломью вдоль стены к монастырскому саду.
— Меня зовут Сэмюел Грей, — представился он. Бартоломью будто и не слышал. — Я изучаю медицину в пансионе Бенета.
Бартоломью понял, что они направляются к небольшой хибарке, в которой держали садовую утварь. Как-то раз они с Филиппой укрывались там от летней грозы, когда гуляли среди фруктовых деревьев. Это было всего несколько месяцев тому назад, а Бартоломью казалось — прошла целая жизнь. Студент добрался до хижины первым и толкнул дверь. Бартоломью переступил порог и вгляделся в темноту, пытаясь различить, что там внутри.
— Филиппа!
Девушка стояла на коленях в углу рядом с распростертой на полу фигурой.
— Мэтт!
Она вскочила на ноги, и не успел Бартоломью остановить ее, как
