хозяин покачал головой.
— Мы стоим на тракте, и дела у нас идут отлично, несмотря на чуму. Я не могу упомнить каждого, кто покупает у меня эль. Может, он здесь и был, но я не поручусь.
Хозяин второй пивной знал Абиньи и потому оказался более полезен, но он сказал, что позапрошлой ночью Жиля у них совершенно точно не было. Он сокрушенно улыбнулся и сообщил, что однажды Абиньи поймали на мошенничестве в игре в кости с двумя местными, после чего тот не осмеливался показаться здесь снова из опасения за свою шкуру.
Они вернулись обратно в Майкл-хауз, и после трапезы Бартоломью отправился проведать больных. Тусклый свет пасмурного зимнего дня навевал уныние, и Бартоломью развел огонь. Он был уверен, что Уилсон пришел бы в ужас от такой расточительности — тратить дрова на умирающих. Бартоломью улыбнулся про себя, представив, как Уилсон в аду призывает дьявола не изводить дрова на костры. Кто-то прикоснулся к плечу врача. Он поднял глаза и увидел, что над ним склонился Уильям. Ему стало немного не по себе. Может, бывший инквизитор читает его мысли и видит еретические фантазии у него в голове?
Монах поманил его за дверь и остановился в холодном коридорчике перед каморкой Августа.
— Мы наконец получили послание от канцлера, — сказал он. — Он избрал на должность нашего нового мастера Роберта Суинфорда.
— Это не удивительно, да и мастер из него получится что надо, — сказал Бартоломью. — Он вернется из деревни?
Уильям покачал головой.
— Роберт тоже прислал письмо; в доме его родственников чума, и большинство мужчин умерли. Он просит нас проявить снисходительность и позволить ему остаться там еще на несколько недель, пока он не убедится, что женщины надлежащим образом устроены. До того времени он попросил Элкота исполнять его обязанности.
Бартоломью задался вопросом, не рискованный ли это шаг со стороны Суинфорда — отдавать колледж на попечение человека, который по его милости только что лишился должности. Потом вспомнил о непринужденности и уверенности Роберта Суинфорда и понял, что тот без малейшего труда вернет себе временно отданную власть.
— Но Элкот носа не показывает из своей комнаты, как когда-то Уилсон, — сказал Бартоломью. — Как он может управлять колледжем?
— Полагаю, Суинфорду об этом не сообщили, — отозвался Уильям. — Элкот потребовал, чтобы ему доставили различные документы, так что, похоже, он будет по меньшей мере приглядывать за делами.
Бартоломью вышел на улицу подышать воздухом и поразмяться после целого дня, проведенного у постелей больных. Дождь перестал, и небо начало проясняться. При виде его привратник выбрался из своей сторожки, но остановился в добрых десяти футах от Бартоломью, прижимая к лицу большой ароматический мешочек с целебными травами. Бартоломью сообразил, что не видел его лица с того самого дня, как вернулся из дома родственницы Агаты и объявил в Майкл-хаузе, что пришла чума. В руке у привратника была записка, которую он положил на землю, чтобы не приближаться к Бартоломью больше необходимого. Когда он убедился, что врач поднял ее, то поспешил обратно в сторожку. Бартоломью взглянул на захлопнутую дверь. Может, привратник прав и Бартоломью впрямь разносит опасные миазмы? Он чувствовал себя вполне хорошо, но как знать, вдруг он переносит заразу в своем дыхании, в своих одеждах? Он тяжело вздохнул и принялся разглядывать обрывок пергамента, на котором очень неразборчивым почерком было написано, что его ждут в домике лудильщика на берегу реки.
Бартоломью захватил плащ и сумку с лекарствами и пустился в путь. Ветер крепчал, и с каждым мигом становилось все холоднее. Бартоломью задумался, замерзнет ли река, как это было в прошлом году. Поначалу он радовался этому, потому что уменьшился запах. Но потом люди начали бросать мусор прямо на лед, и очень скоро вонь стала еще сильнее, чем была до того, как вода замерзла.
Он дошел до реки и свернул к хижинам, в которых ютились здешние жители. Ему вспомнилось, что последней его пациенткой до того, как разразилась чума, была маленькая дочка лудильщика — он видел ее тело в одной из первых выкопанных чумных ям. Лудильщику принадлежала последняя лачуга в ряду, и на этот раз на пороге врача встретил всего один мальчик.
Войдя в комнату, Бартоломью подошел к служившему постелью вороху тряпок в углу и присел, чтобы взглянуть на лежавшего там человека. Он увидел вполне здоровую женщину, и это стало для него приятным сюрпризом.
Похоже, она не ожидала гостя и обменялась недоуменным взглядом с сыном, который вошел следом.
— Вы посылали за мной, — сказал Бартоломью, становясь на колени на земляной пол. — Чем могу помочь?
Женщина обменялась с сыном еще одним взглядом, потом покачала головой.
— Я не стала бы посылать за вами ради этого, доктор, — сказала она. — Я рожаю. Повитуха умерла, и мне пришлось послать моего парнишку за какой-нибудь женщиной на подмогу. Мне не нужен врач.
Бартоломью ответил ей взглядом не менее недоуменным.
— Но вы ведь послали мне записку…
Он умолк: тело женщины скрутила схватка. Когда ее отпустило, она выдохнула:
— Ничего я не посылала. Я не умею писать, и мои дети тоже. Мне не нужен врач.
«И не по карману заплатить ему», — повисло в воздухе невысказанное продолжение фразы. Бартоломью пожал плечами.
— Но раз уж я все равно здесь и раз уж подошел ваш срок, может быть, я смогу помочь. Денег я не возьму, — добавил он быстро, видя, как по лицу женщины промелькнула тревога.
Бартоломью послал мальчика за водой и тряпками и явно успел вовремя: уже показалась головка младенца. Между схватками жена лудильщика рассказала, что все остальные женщины, жившие по соседству, либо умерли, либо больны, поэтому она послала сына в Гаслингфилд за помощью. Но туда было несколько миль пути, и она понимала, что помощь может не успеть. Обыкновенно врачи предоставляли принимать роды повитухам, и Бартоломью звали лишь в случае серьезных затруднений — как правило, когда было уже слишком поздно и он не мог ничего поделать. Он не удивился, поймав себя на том, что радуется возможности сделать что-то иное, нежели облегчение страданий больного чумой. Когда младенец наконец-то выскользнул ему на руки, крича во всю мощь здоровых легких, Бартоломью торжествовал больше, чем измученная мать и ее дочь, которая смотрела на происходящее круглыми глазами.
— У вас очаровательная девчушка, — сказал он, передавая малышку матери, — отлично развитая и совершенно здоровая. — Он откинул край пеленки, чтобы взглянуть на личико, и обменялся улыбкой с матерью. Потом взял крошечную ручку. — Только поглядите, какие у нее ноготки! — воскликнул он.
Жена лудильщика рассмеялась.
— Ну, доктор, вас послушать, так новорожденный младенец — это бог весть что такое! — сказала она. — Поглядела бы я, как бы вы запели, если бы это был ваш девятый за двенадцать лет!
Бартоломью рассмеялся вместе с ней.
— Буду рад принять всех до одного следующих ваших малышей, мистрис Тинкер, — сказал он, — и почту за честь, если меня об этом попросят.
