так, словно находился под плоским потолком из раскаленной до бела стали в футе над головой. Он провел ладонью по лбу и стряхнул пригоршню пота. Бриза не было. На тридцати милях в час должно хоть как-то обдувать. Карпатьян встал, опершись локтями на кабину грузовика. Это было ошибкой. Волосы встали дыбом. Появилось чувство, будто в ноздри загнали двойное острие из раскаленного железа. Бэрр сел.
– Что, не вышло? – засмеялся капрал. – Пить хочешь?
– Если можно.
Ярдли вытащил из-под скамейки приземистый глиняный кувшин. Горлышко было плотно обмотано куском принявшего его форму высохшего муслина. Капрал налил в эмалированную жестяную кружку.
– На здоровье.
Бэрр набрал в рот и выплюнул.
– Не очень холодная, а? – поинтересовался Ярдли. Вода была нечто среднее между теплой и кипятком. Бэрр брился с водой попрохладнее.
Капрал достал пергаментный пакет и вручил его Бэрру.
– Обед.
Три сандвича. Бэрр надкусил. Хлеб черствый. Он разнял половинки. Внутри находилось нечто, напоминающее кусок бледно-желтого мыла. С внутренней стороны ломти-хлеба лоснились жиром.
– Считается, что это сыр. К нам в жестяных банках приходит.
– А это? – Бэрр ткнул в жир.
– Масло. Средневосточного производства. Тоже в жестянках. Топленое. Считается, что, если добавить на банку масла полбанки молока и взболтать, будет как настоящее масло.
– Может, так и сделать?
– Молоко-то откуда взять. На Кипре коров нет, одни козы хреновы, да овцы. А козье молоко не советую пить – животик пухнет.
Раздалось звонкое «понг!».
– Что это? – спросил Бэрр.
– Ля бемоль, наверное.
– Ля бемоль?
– Струна от пианины. Эоновцы натягивают струны поперек дороги. Вроде как от связных на мотоциклах. Если едешь со скоростью сто миль в час, – раз и голова твоя хренова – на хрен.
– И много они так связных наловили?
– Одного. Мы с тех пор на «лендроверах». Привариваем кусок уголка спереди, как на грузовиках. Пока едешь, один-два «понга» – обязательно.
– Если нет толку, чего же они продолжают?
– Да этих идиотов хреновых разве научишь?
С восходом они въехали в маленькую деревеньку. – Руку на затворе, приятель, – предупредил капрал. Грузовик прибавил ходу и прогромыхал по булыжнику мимо белых и розоватых стен на скорости миль сорок-пятьдесят. Выехав за пределы деревеньки, он снова сбавил скорость до тридцати.
– А это по какому поводу?
– Во избежание моральной дилеммы.
– Как-как?
– Вот смотри. Едем мы медленно, первое, ясно, – дети. Сначала машут, приветствуют. Ты совсем почти останавливаешься, чтоб не переехать их, сволочей маленьких. Тогда они начинают швырять гнилые апельсины, а нам это ни к чему.
– Гнилых фруктов испугались?
– Не-а. Среди апельсинов-то, нет-нет да и граната попадается. Тут и «моральная дилемма». Застрелить какую-нибудь девчонку восьмилетнюю, которая фруктами кидается, или не застрелить кидающую в тебя лимонку? И не разберешь, пока она не шарахнет.
– У нас об этом не знают, в Штатах.
– А чего вам? Мы ж так, «миротворческие силы». Потери не больше четырех-пяти мужчин или женщин в неделю.
– Женщин? – Бэрр был потрясен.
– Ну. Полно тут кошелок, семейных. От сержанта и выше можно с семьями. Жены – по магазинам. Классная мишень, а? Вряд ли выстрелит в ответ. Становись на рынке за спиной какой-нибудь старой жирной торговки и стреляй – дело нехитрое, а? Честно воевать – это не для них. Потерял вот из-за них эту нашивку хренову. – Ярдли показал на невыцветшую полоску на рукаве выше двух, положенных капралу.
– Как это вышло?
– Да все корешок мой, твой земляк, янки. В карауле был у ворот Главного Генштаба. Тут жарковато бывает – ты заметил. У нас привычка: когда шипучку пьешь, наклонишь ее и пасть раскрываешь на хрен. Проходит за секунду, точно. Ну так корешок. Протягивает ему какой-то местный бутылку коки, трехсотграммовую. Корешок мой понюхал, отпил, ну и засосал всю. То же самое следующей ночью, и следующей. Прошла неделя, он больше не проверяет, только «спасибо», буль-буль – и тама. А тут ночью раз – а там не кока. Витриоль: серная кислота. Помер, а как ты думал. Мало приятного.
