Под лампой, на круглом столе, покрытом зеленой бархатной скатертью, белел прямоугольник – письмо. Сиверс его распечатал.
'Дорогой Саша, – писала жена, – как ты там поживаешь? Ради бога, будь осторожен, я всегда за тебя волнуюсь. Я без тебя скучаю, мальчики – тоже. У нас пока все благополучно, главное – здоровы. Володя ходит весь счастливый и гордый: его корреспонденцию напечатали в 'Комсомольской правде'. Юра получил премию на конкурсе авиамоделистов. А Коля вчера опять упал в грязь и штаны порвал...'
Генерал Сиверс усмехнулся и пробормотал:
– От каждого – по способностям, каждому – по потребностям.
Коля, младшенький, был его любимец: красив, строптив, черноглаз картина!
'Постарайся не слишком задерживаться, – писала дальше жена, – мне что-то страшно без тебя и очень тоскливо. Приходят разные мысли. Вчера был Борис Николаевич, рассказывал: Доллер заболел. Ситников тоже. Относительно Доллера еще можно было ожидать, но Ситников всех удивил. Борис Николаевич беспокоится о твоем здоровье. Здесь все время идут дожди, так и лето пройдет, а тепла мы еще не видели. Ну, будь здоров. Целую тебя, мой дорогой, и жду. Твоя Лиля'...'Заболел'... Так давно уже называют арест... Тоже секретность! Что ж, болей не болей...
Письмо было без даты – глупейшая женская манера! Сиверс исследовал конверт – отправлено авиапочтой, четыре дня назад. Он еще раз перечитал письмо – выражение какой-то досадливой нежности прошло по его лицу. 'Глупая ты моя, глупая', – сказал он куда-то в себя. Потом разорвал письмо на мелкие квадратики, поискал под столом корзину – ее не оказалось – и бросил обрывки в пепельницу. В дверь постучали.
– Avanti! – крикнул Сиверс.
Никто не входил.
– Войдите! Avanti по-итальянски 'войдите'!
Дверь открылась. На пороге, занимая чуть ли не весь дверной проем, стоял генерал Гиндин. В руках у него была бутылка коньяка.
– Разрешите войти?
– Конечно, конечно! Милости просим! Садитесь, гостем будете.
Генерал Гиндин сел и поставил бутылку на стол.
– Пришел поинтересоваться, как вы тут устроились? Долг хозяина. Нет ли у вас в чем-нибудь недостатка? Только откровенно!
– Нет, благодарю вас, недостатка ни в чем не замечается. Напротив, все превосходно.
– Как вас устраивает номер?
– Благодарю вас, номер замечательный.
– Обслуживание?
– Отличнейшее.
– Летом у нас, – сказал Гиндин, – нередко бывают перебои с водой... Знаете, трудности роста... Вам приходится в связи с этим испытывать неудобства...
– Помилуйте, какие неудобства? Я даже не заметил, что воды нет.
Генерал Гиндин засмеялся:
– Ну, ладно, довольно церемоний. Я долго работал на Дальнем Востоке и слышал там одну китайскую формулу вежливости; на русском языке она звучит примерно так: 'Шарик моей благодарности катится по коридору вашей любезности, и пусть коридор вашей любезности будет бесконечным для шарика моей благодарности'. Хватит катать шарик по коридорам. Говорю просто и ясно: зашел я к вам потому, что хотел с вами поближе познакомиться, провести время в приятной беседе, выпить бутылочку коньяка... Кстати, коньяк французский, настоящий 'мартель'. Здесь, в нашей деревне, такой коньяк оценить некому. Я в вас подозреваю знатока.
– Помилуйте, какой же я знаток? Впрочем, в свое время я этим вопросом отчасти интересовался. Знаете, в чем главное преимущество знаменитых французских коньяков? Отнюдь не в качествах самой лозы, а в качествах дуба, из которого делаются бочки. Сама по себе французская лоза, так называемая folle blanche, из которой выделываются коньячные спирты, не так уж превосходит наши кавказские, особенно армянские, сорта. Но дуб...
Второй раз убеждаюсь в вашей обширной эрудиции и блестящей памяти. Тем более приятно угостить вас коньяком, который выдерживался, несомненно, в самой высококачественной дубовой таре. Попробуем?
– Давайте.
Сиверс взял со стола один стакан и пошел было в ванную за вторым, но генерал Гиндин его остановил:
– О нет, не беспокойтесь. В нашем 'люксе' все есть – и рюмки, и бокалы, и фарфор, и столовая посуда.
Он нажал кнопку звонка. Явилась все та же заспанная дежурная. Увидев Гиндина, она спешно стала раскручивать бигуди.
– Зина, вам известны обязанности дежурной? – спросил Гиндин.
– Известны, товарищ генерал. Вы уж меня простите, я на одну минуточку только заснула, честное слово.
– Еще раз напоминаю: в круг ваших обязанностей входит не спать в часы дежурства и сразу являться по вызову. И являться прилично одетой и причесанной, а не в виде распатланной марсианки. Если вас эти условия не устраивают, скажите только два слова, и я вас немедленно освобожу.
– Товарищ генерал...
– Хватит. Об этом мы поговорим в другой обстановке. А теперь разбудите, пожалуйста, Аду Трофимовну и скажите, что я прошу ее принести сюда коньячные бокалы и закуску. Заметьте – коньячные, а не просто фужеры.
– Слушаю, товарищ генерал.
Дежурная ушла.
– Видали? – спросил Гиндин. – С такими людьми приходится работать! Плохо, что их уровень жизни почти не зависит от качества их работы. А самое главное – внутреннее сопротивление. У нас вообще до того отвыкли от так называемого 'сервиса' – да, строго говоря, у нас никогда его и не было... у нас до того незнакомы с идеей сервиса, что каждое начинание в этой области встречается в штыки, причем и с той и с другой стороны, вот что интересно. Протестуют и те, которые должны обслуживать, и те, которых должны обслуживать. В вашем выступлении – помните, тогда, в столовой? прозвучал, по-моему, протест второго рода.
– Ах, бросьте, – чистосердечно сказал Сиверс, – какой протест? Просто я тогда не подумавши наговорил лишнего. Простите великодушно.
– Не стоит, не стоит извиняться, – перебил его Гиндин, видимо, впрочем, обрадованный, – что старое поминать? Я только хотел отметить, что у нас из-за такого ложно понятого демократизма люди легко мирятся с любыми условиями жизни. Спросишь у такого демократа: 'Ну, как условия? Хорошо ли вас обслуживают?' А у него уже на языке готовый ответ: 'Спасибо, обслуживают превосходно!' А на деле обслуживают паршиво, так и надо сказать: паршиво обслуживают!
– Мне много не нужно.
– Дело не в вас, а в принципе. Чтобы приучить народ к идее сервиса кстати, идея благородная, ничуть не холуйская! – надо не благословлять распущенность, а наоборот – требовать и требовать! – Гиндин опустил на стол большой, красный, жестко сжатый кулак: – Требовать! И никаких поблажек! Неужели же я не знаю, что легче спускать, чем требовать? Что проще всего быть этаким всепрощающим христосиком в мундире? Требовательность – она требует всей жизни! Я себе на этой требовательности заработал инфаркт миокарда и еще не то заработаю. Пускай я умру, но умру, требуя!
– Что вы, Семен Миронович! Мы еще с вами поживем.
– Позвольте рассказать вам один эпизод, – не слушая, говорил Гиндин. Сразу после войны я по некоторым причинам попал в немилость, меня отстранили от больших дел и послали командиром дивизии на Сахалин. Что же, я солдат. Пусть будет Сахалин. А знаете, что такое Южный Сахалин? Нет, вы не знаете, откуда вам знать? Условия – хуже некуда, жилья нет. Домишки какие-то бамбуковые, с бумажными стенами
