однородной живописной композиции получается смешение стилей. Фрагмент в левом верхнем углу принадлежит кисти способного ребенка. Середину, видимо, намалевал его дядя-алкоголик, художник- неудачник. За финал же возьмется… пока еще не знаю кто. Откладываю подрамник, напуганная «множеством существ», причастных к одному квадратному метру шелка.
4 апреля
Погано, поганенько. Полька устроила ночные скачки. Не ногами, а головой и руками. Прорывалась к выходу? Тумаки превратились в схватки. Прежде чем все кончилось, я поняла, что терпеть не в состоянии. Это не для меня. Пусть делают кесарево сечение.
Читаю об обезболивании. Героически отказываюсь даже от того препарата, который вводят в позвоночник, пусть дадут только маску с веселящим газом. Но пара схваток — и я забываю о принятом решении: Наркоз, please[130]!
Петр чувствует себя «ответственным за роды», — Петушок, выкинь это из головы. Ты отвечаешь за то, чтобы доставить меня в больницу, а остальное… это все равно что чувствовать ответственность за пол ребенка, он ведь не поддается контролю. Я могу только верить, что во время родов моим телом будет управлять автопилот инстинкта, на себя саму рассчитывать нечего…
Я спекла сырник. Последний «до»? Петр экспериментирует с соусом: карри, чеснок, лук-порей, груши, помидоры. К соусу варит жасминовый рис. Просроченный жасмин воняет клейстером, гадость. Съедаем один соус. Мои мысли работают в одном направлении: СОУС — SOS, на помощь, осталось всего несколько дней!
7 апреля
Все знаки на небе (приближается полнолуние) и в моем теле указывают, что — вот-вот. Организм выпихивает наружу все, что может: геморрой, кровь из носа. Генеральная репетиция перед выбросом Поли.
Полька, ты появишься на свет, где мужики с комплексом неполноценности (прикрываемым тюрбаном — зрительно увеличивает рост) взорвали уникальные тысячелетние фигуры Будды. После чего зарезали баранов, прося у Аллаха прощения за то, что медлили с уничтожением идолов. Самое плохое, что их Бог жертву принял — пролил долгожданный дождь.
8 апреля
Придут покупатели, не придут? В два появится маклер. Он прибывает минута в минуту и устанавливает перед домом табличку: «Осмотр». Мы эвакуируемся к Керстин. Перед нашей дверью уже возник первый любопытный — местный дворник. Покупать он ничего не собирается, просто это единственная возможность посмотреть, как живут польские чудаки.
Керстин угощает нас традиционными засохшими (песочными) пирожными. Спрашивает, не сдадим ли мы ей дом. Она хочет покинуть виллу Бьерра. На руководство обществом уже нет сил. Надо где-то перекантоваться год, потом в Грёдинге построят дом престарелых. Нам нужны деньги, да и вообще «шведская страница» должна быть перевернута. Но если не найдем покупателя, придется сдавать — обещаем, что Керстин будет первым кандидатом. Жалко ее. Одинокая, больная. Останься мы в Швеции, может, перебрались бы на виллу Бьерра и занялись Керстин вместе с ее Юнговским обществом.
Рассказываем ей о польском Вербном воскресенье.
— Я тоже носила в костел веточки за неделю до Пасхи. Скрещенные вербочки, — вспоминает она.
— В какой костел?
— А-а-а, либеральный католический, я туда ходила одно время.
Мы с Петром переглядываемся: Керстин и католический костел? По-протестантски щепетильная, со сдвигом в Нью-эйдж…
Этот либеральный костел имел что-то общее с Ватиканом? — расспрашиваем мы. Да нет, конечно… Он был связан со Штайнером, Блаватской и теософией, — вот вам и объяснение таинственной веры Керстин.
Дома обнаруживаем настежь открытые двери, везде горит свет. Петр ищет маклера:
— Эй, Эрик Олоф! Ты где? — Он заглядывает в ванную, в кладовку. Маклер исчез.
Звонок:
— Мне пришлось срочно уйти, у меня еще один показ квартиры. Было трое клиентов. Одна молодая пара заинтересовалась, я еще позвоню.
Петушок настроен пессимистически:
— Шведы долго раскачиваются. Прежде чем купить, месяцами размышляют, капризничают, считают, пересчитывают…
10 апреля
Никаких изменений. Я вообще никогда не рожу. Мы с Полей привыкли друг к другу. Она больше не вертится. Потягивается, когда я ее глажу. Существует ли какая-то конкретная причина, по которой она должна родиться?
Все наперебой советуют, как ускорить роды: побегать по лестнице на пятый этаж и обратно. Прополоть сад. Заняться любовью. Все методы испробованы, результат нулевой.
Сидеть за столом неудобно. Азиаты правы: стул — враг позвоночника (и живота). Ем и рисую, опустившись на колени: удобнее, к тому же сейчас Страстная неделя.
Звонят из Польши. Как говаривал поэт, польская «мания величия». Мучительную жажду лести, увы, не удовлетворить подлинным хлебом откровенности. Обжор приходится потчевать сладкими комплиментами, от которых портятся зубы и мозг.
Мне бы, вылезая на публику, не конфликтовать со всеми подряд, а, подобно заботливой птичке, порхать от одного светского гнездышка к другому. Засовывать в ненасытные клювы птенцов червяков лести. Но я брезгую.
Следовало бы составить список тех, кто может потребовать извинений за иронию, за то, что их не возвели на пьедестал, а описали по-человечески, с теплым юмором. Последняя в списке — Полька. Через двадцать лет она напишет: «Моя мать, в настоящее время проживающая в Австралии, — тропическое чудовище. У отца из-за нее аллергия, язва и шизофрения».
Полька, Полька, ты побегай в костел, наглотайся польскости, погрызи кору мазовецких плакучих ив и поскорее становись космополитом.
Разговор с художником:
— Слушай, издательство не разрешает мне упоминать в книге, что твой подвал «воняет кошками», а ты как к этому относишься?
Я пытаюсь сдержать смех: что за авторизация обонятельных ощущений!
— Кошками воняет, пиши правду. Ты родила?
— Нет.
— Знаешь, почему дети рождаются гениальными? Чтобы стать потом нормальными.
В полдень из Уппсалы звонит Влодек Б., гуру по Мацкевичу и Херлингу-Грудзиньскому. Получил стипендию, будет писать учебник польской литературы для славистов. Болтаем около часа, хотя последний и единственный раз виделись мельком, минут пятнадцать, много лет тому назад. Повеяло университетом,
