статистические данные, которые велись в его канцелярии. Александр Михайлович обратился с докладной к начальнику штаба Верховного главнокомандования, в которой настаивал на необходимости предоставить права заведующим авиацией (фронтов), вывести авиацию из двойного подчинения – Главному техническому управлению и Генеральному штабу. Заменить несоответствующих начальников авиа-отрядов. Эти предложения, – подчеркивал Ткачев, – заслуживали особого внимания, однако Великий князь с момента назначения его главой всей русской авиации на фронте допустил ряд серьезных ошибок. В его походной канцелярии не было ни одного специалиста. Окружали князя ближайшие помощники, доверенные лица, не авиаторы, а моряки».
Авиация на фронте постепенно приобретала опыт. Выявились талантливые летчики-герои. Набирали мощности авиазаводы. Появились тяжелые бомбардировщики И. Сикорского «Илья Муромец». Во второй половине 1916 года русская армия готовилась к решающему удару по противнику, сулящему долгожданную победу. Вот что пишет в своих воспоминаниях о том периоде Великий князь: «Армия была готова к наступлению, но были готовы и заговорщики: первые шли к вершине, вторые разрушали империю… Сотни самолетов, управляемых храбрыми офицерами и вооруженных новейшими пулеметами, ожидали сигнала. Летя вдоль фронта, они видели приготовления неприятеля к отступлению… Я гордился ими…» Но сигнала не было.
Великий князь поехал в Ставку. «Главнокомандующий сидел бледный и тихий, – пишет Александр Михайлович. – Я докладывал ему об успехах авиации, но видел, что он хочет только, чтобы я поскорее ушел и оставил его одного с его мыслями. Когда я менял тему и пытался обсуждать политическую жизнь в стране, пустота и холодность появлялись в его глазах – выражение, которого я никогда ранее не видел на протяжении четырех десятков лет нашей дружбы. «Вы, кажется, не поддерживаете ваших друзей, Ники?» – сказал я полушутливо. «Я не верю никому больше, кроме моей жены», – ответил он ледяным тоном».
Александр Михайлович ездил к императрице, умоляя ее не вмешиваться в государственные дела, но она выслушала его холодно и неприязненно…
А в стране нарастало напряжение. Князь был уверен, что для дестабилизации нашего тыла хорошо поработала немецкая агентура, что именно она спровоцировала революцию. Спустя годы он напишет: «Германский Генеральный штаб тайно участвовал в этом. Генерал Людендорф мог бы растерять свои звезды, если бы упустил возможности, открываемые нашими внутренними затруднениями».
Февральскую революцию Александр Михайлович встретил довольно спокойно, сознавая ее неизбежность. «Я хотел быть в Киеве, поближе к фронту, – вспоминал он. – Не чувствовал никакой обиды на нацию и надеялся служить в армии. Отдав десять лет жизни развитию военной авиации, был поглощен любимой работой…» Он писал сыну 11 марта 1917 года: «Мой друг Дмитрий! Только сегодня получил твое письмо от 20 февраля, спасибо. Так было тяжко это ужасное время не быть со всеми вами. Бедная мама застряла в Петрограде. Она с братьями пережила страшное время, но Бог милостив, и все здоровы. Временное правительство находит, что Великие князья не могут при настоящих обстоятельствах оставаться на командных должностях, и я принужден был, как и другие, подать в отставку. Как вы понимаете, мне невыразимо тяжело покидать пост, на котором я состоял 31 месяц. Я так слился с авиационным делом, полюбил всех летчиков как своих родных детей, и вот как раз теперь, во время полного брожения умов, когда именно мое руководительство делом столь необходимо, мне не позволяют служить. Оскорбительно и больно. Но благо Родины прежде всего, и раз из высших соображений наше присутствие в армии нежелательно, следует подчиниться, что я и делаю… Скоро приеду в «Ай-Тодор», нужно очистить верхние комнаты, попросить садовника Юсуповых посмотреть сад… Мама еще не знает, когда выедет. Нельзя достать билетов, ведь мы теперь просто русские граждане, как все другие. Это меня радует, а вы проникнетесь этой мыслью и привыкнете смотреть на себя как на всех людей, и больше ничего.
Здесь все прошло спокойно, и революцию разыграли на двенадцать баллов. Только бы не развратили армию: освободители дисциплины не понимают, а армия может держаться только на дисциплине».
Первые недели революции, находясь в Киеве, Великий князь, его жена и императрица Мария Федоровна свободно ходили по улицам города среди ликующей толпы, не чувствуя к себе неприязни. Однако вскоре по распоряжению Временного правительства местные власти предложили княжескому семейству выехать в Крым, так как «представляет большую опасность держать врагов народа так близко к германскому фронту».
Императрица категорически отказывалась уезжать, желая разделить судьбу своих сыновей, вплоть до тюрьмы. Ее почти на руках внесли в поезд. Ехали в сопровождении вооруженных моряков и комиссара Временного правительства. Согласия между ними не было. Матросы представляли Советы и, посмеиваясь над комиссаром, не спешили выполнять его распоряжения. В своем имении «Ай-Тодор» княжеское семейство оказалось под стражей. Выходить за пределы его запрещалось.
Через много лет, находясь в эмиграции, Великий князь Александр Михайлович по-иному оценивал предвоенную обстановку в России. Осмысливая прошлое, он писал, что Первая мировая война была самоубийством европейских государств, что ее можно было избежать. России она была не нужна – велась в интересах союзников, отвлекая на себя полчища немецких войск. Князь считал, что сложившаяся в стране обстановка неуклонно вела к гибели империи.
«Первое десятилетие XX века, заполненное террором и убийствами, натянуло нервы нации, – читаем в его воспоминаниях. – Народ приветствовал приход новой эры. Лидеры побежденной революции 1905–1907 годов возвратились в покой парижских кафе, выжидая развития событий в далекой России, повторяя, что «нужно отступить, чтобы дальше прыгнуть».
Тем временем и враги, и друзья революции бросились в различные финансовые мероприятия. Появились мощные частные банки, ведущие деятели фондовой биржи уловили ситуацию и начали действовать. Скупали мелкие предприятия. Патриархальная Россия стала на зарубежный путь развития, не соответствующий ее национальному характеру. Эта быстрая «трестификация» страны, идущая далеко впереди промышленного развития, привела к горячечной спекуляции на бирже. Весной 1913 года в столице было шестьдесят тысяч маклеров обоего пола. Судьи, доктора, учителя, журналисты и офицеры стали тяготиться своей профессией. Зачем работать за копейки, когда есть возможность «сделать» пятьдесят тысяч рублей путем простого посредничества при покупке нескольких сот акций какого-нибудь «Николаев- Мариупольского металлургического общества».
Страной стала управлять тройка – Ярошинский, Баталии и Путилов. Им принадлежало все… Ставили своих директоров предприятий, давали указания на использование прибылей. Конкуренция отходила в прошлое, зарплата стала неустойчивой… Министр финансов наблюдал за деятельностью триумвирата с симпатией и восхищением, рассматривая свой пост как ступень к владению банком… Радикальные газеты, неутомимо критиковавшие правительство, хранили молчание по поводу трестов, так как наиболее влиятельные газеты принадлежали им. Флирт с членами оппозиции, должно быть, входил в их планы… Война приближалась, но ее угроза игнорировалась… Министр обороны продиктовал издателю вечерней газеты статью, полную угроз Германии, под названием «Мы готовы!». В действительности нам не хватало не только пушек и винтовок, но и сапог и шинелей для миллиона человек, подлежащих мобилизации. Оставшиеся триста дней мира были наполнены рискованными денежными операциями, сенсационными преступлениями и самоубийствами. А страна танцевала танго…»
Впечатляющая картина, напоминающая о том, как на крутых поворотах истории нашей страны мы забываем ее уроки…
И вот несколько строк о невольном заключении Великого князя и последних его днях в России.
«Около полудня, – пишет он в воспоминаниях, – запыленный автомобиль остановился около ворот, и вооруженный гигант в форме моряка вышел из него. После коротких переговоров со стражей он с некоторой гордостью объявил: «Я имею приказ принять на себя управление этим дворцом». Я попросил его сесть. «Я знаю, – продолжал он, – вы бывший Великий князь Александр Михайлович. Вы не помните меня? Я служил в вашей авиашколе в Севастополе в 1916 году». Под моей командой было две тысячи летчиков, и я не мог помнить всех в лицо. Но это обстоятельство облегчило наше знакомство. Он объяснил, что «стратегические соображения» вынуждают наш немедленный переезд в соседнее имение «Дулбер», принадлежащее моему кузену Петру. «Что за стратегические соображения? – спросил я. – Уж не боитесь ли вы Турции?» Он улыбнулся: «Много хуже, чем это. Товарищи из Ялтинского Совета настаивают на вашей немедленной казни. Но Севастопольский Совет поручил мне защищать вас, пока мы не получим приказ Ленина. Без сомнения, ялтинские анархисты попытаются забрать вас силой. Так что я должен быть готов к их атаке.
