он придает Дональду, такому, каким он был до войны, некоторые черты, напоминающие нам детство самого Фолкнера. Девушка Эмми, которая училась вместе с Дональдом в школе и любила его, а теперь служанка в доме отца Дональда, священника епископальной церкви, вспоминает о своем возлюбленном: 'Иногда мы вместе возвращались домой. На нем ни пиджака, ни шапки, а лицо такое… такое, что ему бы жить в лесу. Понимаете, будто ему и в школе не место, и одеваться по-настоящему не надо. И никто не знал, когда он появится. В школу приходил как ему вздумается, а люди его и по ночам видели далеко в поле, в лесу. Иногда переночует у кого-то в деревне. Бывало, негры его найдут: спит в овражке, в песке'.
Но, конечно, не только стремление расправиться со своими юношескими военными иллюзиями послужило для Фолкнера поводом избрать для своего первого романа уже в достаточной мере известную ситуацию с возвращением ветерана войны домой. Роман 'Солдатская награда', по существу, написан совсем не об этом, и Дональд Мэгон только по видимости его главный герой. На самом деле умирающий лейтенант Мэгон только стержень, вокруг которого развертывается действие романа, или, что, может быть, еще вернее, камень, брошенный в стоячую воду, от которого расходятся все дальше и дальше концентрические круги, постепенно захватывающие все новых людей. Ведь лейтенант Мэгон фигура в романе бездействующая, он выключен из жизни полной потерей памяти о прошлом, своей слепотой, своим медленным умиранием. Он не совершает на протяжении романа ни одного действия, если не считать факта его смерти. Он не субъект действия, а объект, вокруг него суетятся люди, спорят о нем, интригуют, направляют его действия, а он пассивен. Его объединяет с другими героями романа лишь не осознанное им самим стремление постичь нечто для него почти непостижимое. В этом смысле приезжий врач ставит абсолютно точный диагноз, говоря: 'Фактически он уже мертвый человек. Более того, ему следовало бы умереть еще месяца три назад, если бы не то, что он словно чего-то ждет, чего-то, что он начал и не успел докончить, какой-то отголосок прошлого, о котором он не помнит сознательно. Это единственное, что его еще удерживает в жизни'.
И надо сказать, что Дональд Мэгон оказывается единственным из всех героев, которому дано уловить это неуловимое. В минуту смерти он вспоминает то, что никак не мог вспомнить прежде, в сознании оживают фактически последние минуты его жизни, настоящей жизни, ибо потом он уже не жил, просто его тело еще продолжало физически существовать. 'Вдруг он почувствовал, что выходит из темного мира, где он жил неизвестно сколько времени, и возвращается в давно прошедший день, в день, уже пережитый теми, кто в нем жил, и плакал, и умирал, так что теперь этот день, воскреснув в его памяти, принадлежал только ему одному: единственный трофей, вырванный им из Времени и Пространства'. Дональд Мэгон вспоминает и доживает свой последний вылет, когда он был подбит. 'Под ним, вправо, очень далеко, то, что было когда- то Ипром, казалось свежей трещиной на подживающей, но все еще воспаленной язве; под ним лоснились другие язвы, алея на полутрупе, которому не дают умереть… Он пролетел над ними, одинокий и чужой, как чайка'. Он вспоминает этот последний свой воздушный бой во всех мельчайших деталях: 'Пять дымных тяжей прошли между нижней и верхней плоскостью, каждый раз приближаясь к его телу, потом он почувствовал два четких удара у основания черепа, и зрение пропало сразу, словно кто-то нажал кнопку. Под его натренированной рукой самолет четко взмыл вверх; он ощупью нашел гашетку Виккерса и стал стрелять в бездумное утро, озаренное предвестием мартовского тепла…
Лицо его отца висело над ним в сумерках головой убитого Цезаря.
Он снова обрел зрение, увидел надвигающуюся пустоту, такую глубокую, какой не бывало до сих пор, и вечер, словно корабль с парусами цвета вечерней зари, выплыл в мир, спокойно уходя в безбрежное море.
— Вот так все и случилось, — сказал он, уставившись на отца'.
Так умер лейтенант Мэгон, но, пока он еще физически существовал, в орбиту его жизни вовлекались все новые и новые люди, начиная от тех, кто непосредственно его окружал и кончая всем городом Чарльстауном.
Первым на лейтенанта Мэгона наталкивается в поезде возвращающийся с войны рядовой Джо Гиллиген, пьянствующий и развлекающийся всю дорогу. Это уже немолодой человек — ему 33 года (кстати сказать, возраст, который Фолкнер часто давал своим героям мужчинам), достаточно циничный, утративший веру во что-либо святое. Это он в купе поезда поднимает многозначительный тост: 'Выпьем за мир. Трудно будет только первые сто лет'. В Гиллигене живет глубокая убежденность в лицемерии тех, кто оставался дома, горечь по отношению к женщинам, которых оставили здесь солдаты. О письме невесты лейтенанта Мэгона он говорит с откровенным цинизмом: 'Вся эта дурацкая чушь про рыцарей воздуха, про романтику боя, — нет, про это даже слезливые толстухи думать забывают, когда шумиха кончается и все эти мундиры и раненые не только выходят из моды, но просто надоедают'. Он убеждает курсанта Лоу, что невеста Мэгона обязательно изменит ему: 'Ты женщин не знаешь. Пройдет первое время, и появится какой-нибудь тип, что сидел дома и делал деньги, или парень из тех, кто носил начищенные башмаки, а сам и не показывался там, где его могло бы пришибить'.
Гиллиген олицетворяет собой отчужденность возвращающихся ветеранов войпы от общества, которое, казалось бы, они защищали, утрату ими жизненных корней. Фолкнер подчеркивает эту отчужденность тем, что Гиллиген лишен в романе всякой. биографии, можно подумать, что до войны у него и не было никакого прошлого. Единственный намек на прошлое проскальзывает в самом начале романа, когда Джо Гиллиген уговаривает курсанта Лоу выпить самогонное виски: 'У меня от него тоска по дому берет: здорово пахнет гаражом'. Характерно и то, что Гиллигеи едет неизвестно откуда и куда. Похоже даже, что у него вообще нет никакой конечной цели путешествия, нет дома, нет семьи. Он как перекати- поле, несомое затихающим ветром войны.
Казалось бы, амплуа Джо Гиллигена в романе определено точно: бродяга, циник, пьяница. Но вот Джо Гиллиген встречает в поезде лейтенанта Дональда Мэгона, и читатель начинает понимать, что внешняя оболочка совсем не главное в Гиллигене, что за всем этим скрывается доброе сердце, готовое прийти на помощь человеку, нуждающемуся в этой помощи. Видя положение Мэгона, его беспомощность, Гиллиген даже не раздумывает, ему не надо принимать решений, все естественно и само собой разумеется — он берет на себя ответственность за этого больного, умирающего человека, он доставит Мэгона домой.
Следующим человеком, вовлекаемым в орбиту умирающего Дональда Мэгона, оказывается молодая красивая женщина Маргарет Пауэре. О ней тоже почти ничего не известно. В одной-единственной реплике она упоминает, что родом из Алабамы. Когда Гиллиген говорит ей: 'Слушайте, а почему бы вам не поехать с нами?' — она спокойно отвечает: 'А я и собираюсь ехать, Джо. По-моему, я с самого начала так и решила'.
Постепенно, шаг за шагом, раскрывает Фолкнер причины, побудившие Маргарет взять на себя такое бремя, объясняет психологическое состояние этой женщины. Фолкнер дал ей в отличие от Гиллигена биографию скупую, но точную. 'Видите ли, — рассказывает она Джо, — я жила в маленьком городишке, и мне надоело все утро возиться по дому, а потом наряжаться, идти гулять в город, баловаться по вечерам с мальчишками, и когда началась война, я уговорила друзей моей матери устроить меня на работу в Нью- Йорке. Так я попала в Красный Крест — ну, знаете, помогать в клубах, танцевать с этими бедными деревенскими парнями, когда они приезжают в отпуск, растерянные, как бараны, ищут, где бы повеселиться'. Там она встретила Дика Пауэрса, и они как будто понравились друг другу. Из офицерского лагеря, где он проходил обучение, он писал ей, она отвечала. 'Я уже привыкла о нем думать, а когда он приехал, такой складный, подтянутый, мне показалось, что лучше никого нет. Помните, как было тогда — все возбуждены, все в истерике, сплошной цирк… Понимаете, мы оба как будто понимали, что мы друг друга пе полюбили навеки, но мы были очень молоды. Почему же не взять от жизни все, что можно?'
Маргарет вышла замуж за Дика Пауэрса, а через три дня он отплыл во Францию. И тут судьба сыграла с Маргарет бессмысленную, как она считала, глупейшую шутку. 'Именно тогда, когда она спокойно решила, что они только воспользовались всеобщей истерикой, чтобы дать друг другу мимолетную радость, именно тогда, когда она спокойно решила, что лучше им разойтись, пока еще осталась незапятнанной память о тех трех днях, что они провели вместе, и написала ему об этом, — надо же ей было именно тут получить обычное, такое равнодушное сообщение, что он убит в бою… А он даже не получил ее письмо! Это казалось самой большой изменой: то, что он умер, веря в нее, хотя они оба уже наскучили друг другу'.
Рассказывая Джо Гиллигену свою историю, Маргарет объясняет свое сегодняшнее поведение. 'Понимаете, мне все кажется, что я с ним поступила нечестно. И теперь, наверно, я стараюсь как-то искупить свою вину'.
