Шлюпка миновала Александровскую батарею и направилась между кораблями и пароходами от Городской стороны к Северной, где стоял корабль «Три святителя».
Корнилова и Нахимова сразу узнали. С кораблей и с пароходов раздалось раскатистое «ура» и провожало шлюпку до самого трапа «Трех святителей».
Когда адмиралы, а затем Андрей Могученко поднялись на палубу, вахтенный начальник, мичман, бойко отдал рапорт, что на корабле все благополучно.
Корнилов и Нахимов прошли на ют, а Могученко — на бак, куда за ним толпой повалили со шкафута матросы. Корнилов вошел в каюту капитана. Нахимов остановился и подозвал мичмана Нефедова-второго с «Георгием» за Синоп на груди.
— Голубчик, Ваня, пригласи господ офицеров в кают-компанию...
— Очень хорошо! — ответил весело мичман, блеснув озорными глазами. — Прошу вас, ваше превосходительство, от всего общества корабля пожаловать в кают-компанию. Все мигом соберутся!
Нефедов убежал, а Нахимов пошел в кают-компанию.
Капитан Зарин при входе Корнилова сидел в каюте на диванчике, закрыв глаза, с головой, обвязанной мокрым полотенцем, и покачиваясь: он мучился ужасным приступом мигрени. В каюте пахло уксусом.
Открыв глаза на звук шагов, Зарин вскочил на ноги, сорвал с головы полотенце и растерянно посмотрел на Корнилова воспаленными, измученными глазами.
— Очень хорошо, капитан, что вы сняли свой тюрбан, — холодно сказал Корнилов. — Замените его фуражкой и следуйте за мной. Мы явились помочь вам исполнить ваш проект. Оказывается, это не так просто, как мы с вами думали!
Корнилов повернулся и пошел из каюты.
Зарин покорно снял с вешалки фуражку, надев ее, последовал за Корниловым на шканцы и вместе с ним поднялся на мостик.
Корнилов брезгливо оглядывал палубу корабля. Везде и во всем был беспорядок. Валялись неубранные снасти, грудою лежали чемоданы, связки, узлы. На палубе — клочки бумаги и окурки, концы троса.
— Что это? И вам не стыдно, капитан!
Зарин вспылил:
— Что это? Да-с, господин адмирал! Вам не нравится! Вы к умирающему другу пришли проститься и возмущены, что он небрит! К покойнику — и паркет не натерли!
Зарин разрыдался и, опершись локтями на поручни мостика, закрыл глаза рукой.
— Простите меня, — мягко и ласково сказал Корнилов, — я не сдержался, виноват. Я тоже потерял нервы.
Корнилов с мостика обратился с речью к экипажу корабля. Рядом с Корниловым стояли справа Нахимов, слева капитан Зарин, а по правую руку Нахимова — Андрей Могученко.
Матросы сгрудились на шкафуте, однако не переступая за линию вант грот-мачты: отсюда начинались шканцы. Здесь лицом к мостику стояли офицеры корабля. Они вышли из кают-компании за Нахимовым пристыженные, растерянные, притихшие: очевидно, адмирал «распек» их основательно. В искусстве «распекания» у Нахимова не было равных.
И матросы присмирели. На них оказали влияние речи старого Могученко на баке.
— Товарищи! — начал Корнилов. — Армия наша вернулась в город после кровавой битвы с превосходящими силами неприятеля. Потери наши огромны. Это показывает, что войска наши сражались храбро и стойко, хотя враг превосходил их числом и вооружением. Армия вернулась, чтобы грудью защищать наш родной город. Неужели мы предадим войска? Солдат матросу друг и брат! Армия на Альме загородила телами убитых дорогу к Севастополю. Противник наш еще не опомнился. У нас есть время, чтобы приготовиться к встрече. Время короткое: не дни, а часы! Не сегодня, так завтра неприятель предпримет наступление на Северную сторону. И флот его может сегодня же приблизиться. Вчера вечером пароход «Роланд» подходил на разведку к входу в рейд и быстро удалился. От разведки не могло укрыться чрезвычайное движение в бухте. Английский адмирал, по докладу командира «Роланда», приказал пароходам поднять пары. Казаки из разведчиков на Бельбеке доносят, что с вечера флот неприятеля закутался в облако дыма. Неприятель готовится, думая, что мы выйдем в море и дадим ему бой!
Слабое «ура» вспыхнуло и погасло в толпе матросов.
— Все мы в последнюю неделю лелеем одну мысль — выйти в море и победить или погибнуть. Я с болью в сердце отказался от этой мысли. Почему? Вы видите справа по борту пять наших пароходов. Вы смеетесь над ними, называете их «самоварами». Признаюсь, и мне паруса милее. Но паруса, наши крылья, зависят от ветра. В соединенном флоте неприятеля двойное против нашего число пароходов и тройное — против наших парусных кораблей. Жаль, что у нас мало «самоваров»: мы вынуждены отказаться от мысли поразить врага на море. Да и время упущено. У вас, я знаю, явилась мысль встретить флот неприятеля левым бортом, когда он сделает попытку ворваться в рейд. Согласен, мы нанесли бы их флоту большой урон. Все равно пальбой из своих тяжелых бомбических орудий неприятель потопит все наши корабли. Я вижу среди вас людей из других экипажей. Вы мне скажете: «Вот и хорошо: связанные в одну цепь швартовами корабли утонут, и цель — загородить рейд — будет достигнута. И мы умрем со славой в бою под флагом». Верно! О том, что вы хотите нарушить дисциплину, больше всего дорогую на море, у меня не было мысли и нет. Погибнуть в славном бою прекрасно! Но вместе с кораблями и мы погибнем. А мы нужны для защиты города, там наши дома, наши семейства, наши дети. Больше скажу: защищая родной город, мы будем защищать и всю Россию, честь и славу отечества. Одна армия не отстоит Севастополя, а вместе с нами отстоит. Слов нет, тяжело уничтожать то, что мы создали своими руками. Много труда мы положили на то, чтобы держать корабли, обреченные в жертву, в завидном всему свету порядке. Подчинимся неизбежному. Главнокомандующий приказал потопить корабли. Я с ним согласился. Адмирал Нахимов согласился. И вы должны согласиться. Москва горела, а Россия не погибла!
Экипаж ответил Корнилову взрывом «ура». Отголоском крик прокатился от корабля к кораблю по всей линии заграждения.
Корнилов знаком руки остановил крики и в наступившей тишине закончил речь:
— Мы оставляем корабль, уверенные, что вы исполните свой долг. Ваш капитан доложил мне, что все подготовлено к затоплению: надпилены, где надо, шпангоуты, надрублены под ватерлинией борта. Довольно трех человек. Я вызываю охотников.
Из среды матросов выступили после короткой суматохи трое: комендор Погребов и матросы Стрёма и Михаил Могученко.
— Хорошо! — Корнилов поднял голову кверху. — Прекрасно, что на корабле не спустили стеньги... Семафор уцелел... Капитан, прикажите просемафорить кораблям: немедленно свозить на берег команды, рубить рангоут, выбить клинья, пробить борта. Пароходам, кроме «Громоносца», подойти к кораблям для снятия команд, гребным судам — также. Прощай, корабль! Прощайте, друзья!
Корнилов снял фуражку. То же сделали все на мостике: Нахимов, Зарин, Могученко. Обнажили головы все офицеры на шканцах, сорвали шапки матросы. Все застыли в безмолвии.
Корнилов с Нахимовым и Андреем Могученко покинули корабль.
Затопление кораблей совершилось очень быстро. На снятие экипажа потребовалось не более получаса.
В трюмах кораблей стучали топоры. Корпуса кораблей отзывались на удары колокольным гулом. На палубах визжали пилы, и подпиленные мачты при остерегающем крике «Полундра!» с грохотом падали, ломая борта. Еще до восхода солнца на месте, занятом «Сизополем», «Варной» и «Силистрией», плавали обломки рангоута. На них спасались корабельные крысы. Их оказалось множество. Перед подъемом флага за первыми тремя кораблями последовали «Уриил», «Селафаил» и «Флора».
Один корабль «Три святителя» держался на воде, слегка покачиваясь на поднятой кораблями при погружении зыби. Против корабля на расстоянии кабельтова остановился пароход «Громоносец», шевеля красными лапками колес. Мачты корабля остались неснесенными. Стук топоров в трюме давно затих. Трое охотников, должно быть, ушли с последним баркасом. У трапа дожидался капитана вельбот.
