— М-да, — сказал приятель Володи Толя. — Хорошо устроился.
— Внешне он, конечно, резок… Вы знаете его биографию?.. Впрочем, вы его друг.
— Про биографию слышал. А друзей у него много?
— Наверное… Просто он меня ни с кем не знакомил.
— А вы не переживайте и не обижайтесь, — утешил Толя, друг Володи. — Потому что не с кем.
Таня усмехнулась.
— А вы, «лучший друг»?
— Я ему не друг.
— Как же так? Жили с ним два с половиной года, делили кусок…
— Два с половиной года делили кусок, а потом он… как это выразиться, «сменил»… и не только меня… Себя! Идею!..
— ?..
— Он вам не рассказывал, как он поменял профессию инженера?
— Его всегда интересовали общественные вопросы. — Она подумала и добавила: — За это я его уважаю. — Еще подумала: — И люблю.
— Я вижу, что вы его любите. Вы хорошая девушка. Правда. Да, он всегда интересовался общественными вопросами, мы все… Мода была такая. Время. Эпоха. Вот мы и сговорились — держаться вместе до конца. Тем более, считали себя правыми.
— Кто «вы»?
— Ребята… Студенты, члены комитета комсомола. А нам говорили, чтоб мы приняли другое решение. Пришел такой симпатичный парень, почти наш ровесник, улыбнулся нам, сказал: «Ребята, мы все свои. Родина у нас одна, партия — одна, дело общее, выкладывай, у кого что накипело». А мы же все советские люди, а не подзаборники… и раскрыли рты. Сердце-то горит. Равнодушие презирали. А проблем, как вы понимаете, полно было нерешенных. А потом нам сказали: «Не то вы говорите и не так». И не стали доказывать. А просто предложили: или — или.
— Как?
— Так.
— Разве так бывает?..
Друг Володи посмотрел на нее. Опустил чашку.
— Спасибо. Очень вкусно. К сожалению, бывает.
— И вы поменяли свои взгляды?
— Мы — нет.
— А при чем тут Володя?
«Лучший друг Володи в студенческие годы» помолчал.
— Видите ли, мы молодые были, наивные, начитались разных книжек: «Как закалялась сталь», «Молодая гвардия» и считали, что нельзя отходить от принципов, не по-комсомольски это, не по-советски. Вот мы и уперлись как бараны. А нас за это метлой. Чтоб не засоряли ряды. Некоторых — без права поступления. А Володя, он старше нас был, он и на заводе поработал, и на флоте побывал, он перестроился. И благополучно защитил диплом.
— Вы приехали с ним, вместе пили, обнимались, пели «Бригантину». Он вас привез ко мне. Он никого никогда не привозил! Я видела, как он к вам относится! А вы мне сейчас о нем такое говорите! Это неприлично. Это…
Друг Володи выслушал все спокойно, спокойно.
— Я закурю, можно?
Не дожидаясь разрешения, закурил.
— Привез он меня для себя — подобрал и привез: тут иллюзии нет ни у него, ни у меня. Мы ему десять лет, не все, правда, руки не подавали, но жизнь перемолола, конечно, сделала коррективы. А ему важно, чтоб мы ему руку подали и признали его предательство за разумное поведение. Вот он меня и подобрал пьяного и душу мне открывал, и целовался со мной, и к вам привез, чтоб себя оправдать.
— А вы?
— Я слабый человек, пью много. Меня хватило на пару поступков, а дальше у меня сил нет, — он усмехнулся устало, и Таня увидела, что он действительно какой-то усталый и погасший. — От меня и жена ушла, человек я действительно неудачный. Это — обо мне.
— «Слабый человек» — какое трогательное оправдание. Поэтому все можно? Какое вы имеете право о нем так говорить?
Толя, который назывался другом Володи, устало согласился.
— Права не имею, верно… Все, конечно, дико: я сижу здесь, пью кофе, вспоминаю, пусть даже факты… — он усмехнулся. — Ничего… Хорошая помойка. Кто здесь прав? Где здесь истина?.. — Он не смотрел на Таню, говорил сам с собой. Рассуждал, будто в привокзальной пивной со случайным собеседником о чужой, не о своей судьбе и жизни. — Я могу, конечно, сказать, если я даже отрицательный… Но в чем смысл?.. Вы его любите — значит, жизнь за него. — Он поднял на нее взгляд. И сообщил свое открытие: — За него! Может, он опомнился, одумался, оправился, распря-мился — встретил вас, полюбил, ему открылся подлинный смысл жизни, и он… он опомнился?.. — Он остановился. Подумал о том, что изрек. Засомневался. Покачал головой. — Тогда зачем я это говорю? Помойка… Или на всякий случай… Какой — «всякий»?.. Вдруг он человек?..
Таня встала. Голос ее дрожал.
— Вы знаете, «лучший друг», я не хочу больше об этом говорить.
Гость тоже встал.
— И все же, — сказал гость с тупой занудливостью, — а вдруг я прав?.. — Он испуганно посмотрел на Таню. — Вы выдумали романтика и подвижника, а это одинокий, несчастный человек, неспособный полюбить кого-то, понять, который стесняется своей слабости… — Он даже перестал натягивать плащ. Подумал. Посмотрел на Таню, но она молча ждала, когда он уйдет. — Он не простит вам ваши иллюзии в отношении себя. Они приятны, но… до поры… Это слишком страшно — стыдиться самого себя. Он не захочет и тогда…
Она открыла дверь.
Гость взглянул на дверь с удивлением, будто там кто-то мог появиться.
— Уходите. Я не хочу вас слушать.
Гость согласно покивал.
— Конечно, конечно… — Уже в дверях обернулся. — Права жизнь. А она — за вас. Желаю, чтоб вы были правы, даже он. Но не я. Так будет справедливее…
Самолет набрал мощность, сорвался с места, стремительно побежала взлетная полоса и ушла вниз.
Они сидели в креслах рядом. И Володя обнимал Таню за плечи, а она прижималась к нему щекой, и внизу разворачивалась Москва. Все было хорошо, замечательно, и они оба были счастливы.
Потом они летели на маленьком «местном» самолете.
Внизу раскинулось колоссальное водохранилище, знакомые по фотографиям плотина и знаменитая ГЭС.
— Как красиво! — сказала Таня и сжала его локоть.
— Грандиозно! — Володя был возбужден. — Все-таки мы строим! Строим!
ГЭС ушла в сторону, внизу тянулась тайга, однообразная и волнистая, похожая на водохранилище. Нитка железной дороги рассекала ее пополам.
Потом тайга расступилась, и они увидели разрытый котлован, конструкции, склады, краны, поднимающиеся корпуса комбината.
Дальше потянулись однообразные серые бараки — рабочий поселок строителей.
— Посмотри, — сказал он.
— Где?
— Вот эти бараки. Они делают комбинат, будущий соцгородок.
