— Не завыл, потому что знаю — бесполезно. Я тоже жил в таком рабочем поселке, тоже получал свои сто десять и премиальные. — Он обернул к ней свое лицо. — Ты бы хотела стать женой такого работяги? Каждый вечер после работы — телевизор или заниматься любовью… Или выяснять отношения с соседями. Потом нарожать детей, чтобы не быть хуже других…
— Но ты же, ты же… — начала она.
— Что я? Я всегда знал, что выскочу, не буду, как все…
— Ты вчера обнимался с ребятами. Говорил им громкие слова.
— Ну и что? — он посмотрел на нее зло, как на врага. — Я пел с ними, и они пели со мной, им нравилось, и мне тоже. Что случилось? Кому я должен?.. Для меня главное дело — сроки. Сроки! Для этого я сюда приехал, «тем и интересен», — процитировал он. — А не для пения… Сафонов хороший парень, но это не профессия. Гол как сокол, всего лишь бригадир и член бюро… Мелковат для истины, за которую права качает. Кто за него? — И усмехнулся. — Его ребята, его парни?.. Это не капитал: Я уже разговаривал с Москвой. Его снимать будут. Может, не сразу… Переводом или повышением…
— Как?
— Так, обыкновенно. Мы зачем приехали? Экзотику смотреть?
— Зачем?..
— Дело сделать. Белов здесь навалял, но с него другие спросят, кто за ним стоит, а не я или эти ребята. У ребят — вера и энтузиазм, а у Белова — связи.
— Ты будешь против Сафонова? — спросила она тихо.
Он посмотрел на нее, усмехнулся.
— Что, испугалась? Думаю, как вывернуться. А тебе жалко?
— Ты сам говорил: он настоящий.
— Настоящий… Говорил… — И снова усмехнулся. — Сам когда-то был такой, все за правду-матку выступал.
— Ты и сейчас такой, — сказала она и обняла его за плечи.
Он посмотрел на нее. Засмеялся.
— Не такой. Умнее. А ты хочешь, чтоб я из-за твоего Сафонова имел жалкий вид? Тебе кто дороже?..
Она опустила голову. Подумала. Подняла глаза.
— Я перестаю понимать тебя. Я боюсь.
Он чуть не рассмеялся. Успел сдержать себя в последний миг.
— Постарайся понять, — сказал он. — Ты живешь в придуманном мире. В прекрасном, но придуманном. — Он говорил горячо, убежденно, как о выстраданном. — И когда жизнь непохожа на то, что ты придумала, ты сердишься, ты обижаешься, ты восклицаешь. А надо обижаться на себя, извини, на себя и на свой идеализм. Это хорошо, распрекрасно, непосредственно, когда в девочках, но не надо навязывать взрослым, нормальным людям, чтобы они любили свой идиотизм и орали: «Наш идиотизм — лучший в мире, качественный!» Я люблю думать сам! Сам!..
— За что ты так не любишь их?
И он снова взвился, сорвался:
— А за что мне их любить?.. На работе кто-нибудь глупость скажет, перемигнуться не с кем. К начальству приходишь, боишься проговориться, показаться умнее, чтобы не нарушить гармонии. Их? Людей я уважаю. Если есть за что. Я стада не люблю и этот инстинкт стадный. «Как все». Ненавижу!
— Я хочу у тебя спросить, — тихо сказала она.
— Ну?
— Я хочу у тебя спросить, — повторила она. — Я никогда не спрашивала, ты был… после меня… со своей женой?
— Какое это имеет значение?
— Имеет. — И она требовательно посмотрела ему в глаза.
Ему сразу стало скучно с ней, сразу захотелось расстаться, а главное — не выяснять эти дурацкие отношения. Прекратить как можно быстрее этот бесполезный разговор. Голос его стал вялым и скучным.
— Тебе со мной плохо?
Она рассмеялась неожиданным смехом, такого смеха он от нее никогда не слышал. И вообще она была непохожа на привычную Таню, которая преданно, с восхищением ловила каждое его слово. И эта новая Таня вызывала у него раздражение и тревогу.
— Как просто ты со мной расстаешься. Да… Такая наша любовь… А я молилась, ждала: он особенный… Аборты делала…
— Перестань… Ты сама меня выдумала. Я тебе ничего не обещал.
Она посмотрела на него долгим взглядом.
— Сама, — усмехнулась. — Да, ничего не обещал, только брал. Ты обычный.
— Да, я — обычный, — он торопился закончить разговор. — И я рад, что меня наконец не выдумываешь.
— «Полюбите нас черненькими», — она потерла виски. — Интересно, за кого же ты меня принимал? За девку?
— Ты знаешь, — сказал он устало и неубедительно, — я люблю тебя.
Она оскорбительно рассмеялась.
— Ты не знаешь, бывший мой милый, что это такое.
— Хорошо, — перебил он. — Ну что, поговорили? Разогнали кровь?
— Поговорили. — Она посмотрела на него. — Сейчас ты скажешь: тебе надо на собрание.
— Да, мне надо. — Он попытался сострить: — Со временем плохо — некогда переживать.
— Будешь опять рассказывать, как ты работал на заводе, про блокаду…
— Да, придется поговорить. — Он думал о своем, не вслушиваясь в ее слова, он уже был там, на собрании.
Она заглянула в его потустороннее лицо.
— Новиков, — она впервые назвала его по фамилии, и он вздрогнул. — Новиков, я потеряла тебя. И ухожу.
Он смотрел на аде и не мог найти ответа. Наконец выговорил:
— Ты взрослый человек. Тебе виднее.
— И все? — она усмехнулась.
— Все, — он не улыбался, он был серьезен.
Он странно усмехнулся. Подошел к двери, повернул ключ и положил его в карман. Она, скорее, изумилась. Он снял пиджак и повесил его на стул.
— А я переживаю, что у нас не как у людей, — ни одной сцены! — Он подошел к окну, чуть отстранив ее рукой, и задернул штору.
Она испугалась.
— Ты что?
Он крепко взял ее за плечи. Стал целовать лицо, искал губы…
Она вырывалась, но он держал крепко.
— Мне больно… Я не хочу… Люди услышат…
— А ты не шуми, не услышат…
Ей показалось, что она ослышалась.
— Ты зачем со мной приехала? Помогать мне?.. Помогай!..
— Прошу тебя… — она задыхалась. — Я боюсь… Володя! — У нее не было сил. — Я не хочу так…
— А я люблю… малыш…
— Что?
— Я хочу.
И от его слов она заплакала.
— Я не люблю… Прошу тебя…
— Я люблю… — повторял он. — Я…
