потом хорошо стало от того, что была она рядом, что могла я глядеть в ее ласковые глаза, слышать бархатный голос…
Так и сидела – размазывала по щекам светлые слезы и слушала, но вдруг потемнело все, затянулось туманной моросью. Налетел ошалелый Позвизд, взлохматил ветряную бороду, оплел ею Беляну, поволок прочь, кружа, словно осенний лист, – лишь слова ее последние успела расслышать:
– Жди-и-и!
Костлявые руки схватили меня, затрясли… Я распахнула глаза, поморщилась от наступившей темноты. Слабый свет лучины выхватил тощее лицо Ядуна, заботливо склонившегося над моей кроватью.
– Зачем?! – почти простонала, досадуя, что прервал он светлый сон.
– Ты кричала, – пояснил жрец. – Я подумал – кошмар тебе привиделся.
Врал он! Знал, что видела я во сне, знал, что дала мне призрачная Беляна новую надежду! Последнее отобрать хотел!
Взыграла во мне былая строптивость. Ничего он от меня не получит! Ни он, ни бог его слепой! Мне Беляна ждать велела – я и буду ждать, но не на месте сидя, а в пути-дороге. Путь время быстро коротает, к вечеру так выматывает, что думы темные не успевают одолеть – сон быстрей оказывается. Попробуй тогда согнуть меня тоской и хворобой! Идти буду, покуда последнюю веру не потеряю иль не помру от усталости!
– Поутру собирайся! – резко заявила я жрецу. – Пойдем…
– Куда? – удивился он.
– Новый Город искать! – Я отвернулась, натянула до ушей теплое одеяло.
Ядун до утра ворчал, кряхтел недовольно. Попробовал и с утра, за едой, меня отговорить, а потом понял – без толку спорить с упрямой бабой, взвалил на плечи котомку и поплелся за мной следом. Я понятия не имела, куда да зачем иду, но раз решила все наперекор Ядуну творить, то и шла совсем не туда, куда он советовал. Коли он посолонь шагать советовал, то я противосолонь шла, коли прямо велел, то непременно поворачивала…
Гладким, конечно, не получался путь – бывало, и в переделки попадала. На Мертвой Гати, к примеру, налетели на Блудячие Огни – еле убежали от них. Задыхаясь, сидели в осиновом овраге до самого полудня, боялись голову поднять.
Блудячие Огни сами-то не опасны, но коли коснутся они ведогона иль человека – теряет тот зрение и память. Ходит в темноте да пустоте – себя забывает. Постепенно сам Блудячим Огнем становится, примыкает к своим собратьям, принимается охотиться за неосторожными путниками. Ежели удастся ему свою слепоту на другого перекинуть – тогда лишь гаснет, уходит за кромку, как прочие ведогоны. А ежели нет – мечется долгие годы, на бессмертие обреченный…
Меня один Огонек чуть не коснулся – еле отскочила. Ядун зашипел на него кошкой, мечом откинул подалее – тот даже запищал тоненько от обиды…
После Блудячих Огней я осторожнее стала – в голос Ядуна начала вслушиваться. Коли верная опасность грозила, он за меня пугался – дрожали слова страхом. Тогда я поступала по его речам, а так – больше наоборот…
И в заброшенный домик, у дороги притулившийся, тоже назло Ядуну сунулась. Тот все убеждал, чтоб дальше шла до ближнего печища, а я взяла и шагнула на порог избушки первой попавшейся. Мохнатый хозяин гостей не ждал – шарахнулся от меня поперву, а потом заверещал радостно, заскакал вокруг, засуетился… Погрустнел только, когда Ядуна признал. Поморгал темными глазками, потер их мохнатой рукой:
– Ладно, кем бы ни был гость, а все же – гость…
Звали мохнатого да неказистого хозяина Голбечником. У нас так всякого Домового звали, что под голбцем селился, да и тут, по словам хозяина, многие так прозывались.
– Нас, Голбечников, семья большая, – хвалился он, гордо вышагивая из угла в угол короткими босыми ногами. – Потому и дом у меня не ухожен и не убран, что сидят в Далеке, печище в семи верстах отсель, два мои меньшие брата. Им от отца в наследство большое хозяйство досталось, а они малы еще – не справляются. Вот и бегаю – помогать…
– А чего насовсем не уйдешь? – Голбечник мне нравился. Говорок его мягкий, походка неслышная да смышленые черные глазки. – Иль не зовут?
– Как – не зовут?! – обиделся он. – Зовут-зазывают, только я свой дом не брошу. Мы, Голбечники, за свою избу до последнего дня стоим. Многие даже при пожаре не убегают. Честь бережем…
Ядун фыркнул небрежно:
– Баньку бы лучше стопил, чем бахвалиться!
Бедный нежить всплеснул руками, извиняться принялся. Расписная рубаха на нем переливалась узорчатой вышивкой, казалось – сама кланяется да винится перед гостями.
– Сейчас, сейчас… – Голбечник с причитаниями выскочил во двор, побежал к баньке у ручья. – Сейчас Банника задобрю – отдаст вам четвертый пар!
Я Ядуну уж так перечить привыкла, что хоть и хотелось с дороги в баньке попариться, а припомнив людскую веру, заартачилась:
– В четвертый пар после солнечного захода в баню ходить не след! Хорошая хозяйка на четвертый пар лишь веник в баню ставит да мыло кладет для Банного Хозяина! Вся нежить в четвертый пар моется!
– А ты кто? – ухмыльнулся Ядун. – Ты сама нежить и есть! Ведогонка!
Хотелось ответить ему пообидней, но придумать ничего не успела – замерла, рот разинув. Голбечник дверь за собой неплотно притворил – осталась малая щелочка. В эту щелочку и скользнула белая с ярким узором по бокам змейка, извиваясь, потекла к ногам. Змея посреди зимы?! Да не простая змея – гадючка белая! Укусит – дня не проживешь…
Я завопила, прыгнула к ухвату, у печи стоящему, замахнулась на змею, но та изловчилась – утекла под лавку. Я даже стукнуть не успела…
– Не тронь ее! – взвыл Ядун, выдергивая у меня ухват. – Она Морене двоюродная внучка! Не простит богиня ее гибели!
Мне и боязно было, и смешно… Что Морена мне сделать может за родственницу? К себе забрать иль, наоборот, вечной жизнью покарать, как самого Ядуна? Ему-то небось тоже нелегко столько веков жить да этакую злость в себе носить…
– Верно, верно, Морена меня любит…
Я обернулась, ахнула. Не могла никак со здешними чудесами свыкнуться…
Сидела на лавке красивая узкогрудая девка в охотничьем наряде. Иссиня черные волосы волной по плечам сбегали, умные холодные глаза смотрели на меня с презрительной усмешкой.
– Ты, ведогонка, меня никак убить хотела? – Ловкие руки пришелицы быстро натянули тугой лук. Каленая стрела уставилась мне в грудь острым смертельным жалом.
– Что ты! Что ты! – испугался Ядун. Выскочил вперед, меня прикрывая:
– Она Триглаву назначена, ты ее трогать не смеешь…
– А мне лучше знать, кого смею, а кого нет! – расхохоталась девка, поигрывая луком и заставляя Ядуна перед собой приплясывать. – Даже в тебя запросто стрельнуть могу!
– Так не убьешь ведь…
Девка опять засмеялась. Противно засмеялась, нахально:
– Я-то не убью, лишь больно сделаю, а вот волх, что на кромке объявился, грозился, будто убьет.
Чужак?!
Дверь скрипнула. Маленький Голбечник сунулся внутрь, вытянул круглое личико, узрев гостью.
– Исчезни! – приказала ему девка, и он, покорно кивнув, быстро прошмыгнул в угол, где и затих, незримый и неслышимый.
Ядун разволновался, заходил кругами по клети:
– Ты, Ягая, не крути. Прямо говори – чего явилась?
Девка тряхнула темными волосами и вдруг, быстро выбросив вперед тонкую руку, ухватила меня за плечо.
Я не ждала, что она так сильна окажется. Мощный рывок бросил меня на пол, к ее ногам, крепкие пальцы вонзились в тело. Ягая затрясла меня, будто Ядуну игрушку показывая:
