— А с тобой?
— Со мной? — Бьерн задумался, покачал головой. — Когда-то мы уже говорили с ним песней валькирий[72]. И мы были слишком молоды, чтоб слышать друг друга… — Варяг насторожился, прислушиваясь к чему-то, будто ищущий добычи зверь, добавил быстро, отмахиваясь от княжича словами: — Гостомысл отпустит тебя. Он лишь поддался слабости… Что там?
Теперь и Избор расслышал неясный шум на дворе. Кто-то громко требовал князя…
Нестройной толпой дружинники хлынули к выходу, однако тут же расступились, давая дорогу спрыгнувшему с лавки Бьерну. Варяг не счел нужным даже накинуть рубаху или натянуть сапоги — вышел на двор босиком, лишь в свободных холщовых штанах да с клевцом в руке. Избор вышел следом. Вышел и замер на пороге — девки в Альдоге были красивы, это признавали почти все заезжие торгаши, но такой красоты ему видеть не доводилось. Незнакомая девица была в длинной поневе из пестряди, накинутой поверх белой, будто лед на Ладожке зимой, шелковой срачицы. Тонкая шея красавицы, казалось, подломится под весом свернутой в клубок на затылке толстой косы. Широкие ровные брови непослушными дугами гнулись над синими — такой синевы и не бывает — огромными глазами. Сочные губы изгибались насмешливо и призывно…
— К князю мы! За правдой! — Лишь теперь княжич увидел тех, что пришли с красавицей, — нескольких мужиков в одинаково мятых рубахах, портах чуть ниже колен, теплых онучах да драных лаптях. Средь них выделялся тот, что требовал князя, — сам он был грузнее и толще прочих, рубаха у него была наряднее, а лапти — новее. Толстым пузом мужик напирал на стоящего подле княжьей избы стража, требовал:
— Правды ищу! Пусти!
— Горыня? Ты ли? — Бьерн подступил к мужику, придержал его за плечо. — Что за нужда у тебя к князю?
Внутри у Избора занозой дернулась обида — почему болотный варяг на княжьем дворе заправляет, будто на своем собственном? Откуда знает этих пришлых мужиков, ежели сам Избор, сын князя, о них слыхом не слыхивал?
Лицо мужика налилось краснотой, перекосилось.
— А-а! Здорово, Бьерн. Вот она — нужда моя. Ты же мне ее и оставил!
По знаку мужика толпа пришлых расступилась, под ноги Бьерну выбросили что-то живое, скорченное, похожее на шевелящуюся кучу тряпья. Варяг поморщился. Тряпки вновь задвигались, из них показались руки, затем голова, потом весь тряпичный ком развернулся и оказался худой грязной девкой, совсем молодой, почти девочкой, с растрепанными темными волосами, бледной кожей и острым, тонким лицом. Из носа девчонки капала кровь, на лбу, у кромки волос, темнела ссадина. Девчонка подставила ладонь под капли крови, зажала пальцами ноздри. Снизу вверх глянула на варяга.
Бьерн нахмурился:
— Айша…
Девчонка вздрогнула, попыталась встать. Похоже, ее здорово побили — одна нога подвернулась, и она вновь упала.
— Вот сучка! — Мужик, которого Бьерн назвал Горыней, размахнулся, ударил девку ногой под ребра. — Убила она! Кулью, мужа Полеты, убила. Обокрала его да сюда убегла. Думала — не поймаем. Ан не вышло. Сыскали мы тебя, тварь безродная! — Еще один удар отбросил девчонку на бок. Ей пришлось опереться рукой о землю. Перепачканные красным пальцы тряслись. Из носа вновь побежала кровь, залила подбородок, рубашку.
— Слава Велесу[73], рыбаки ее заприпомнили, корзень, что она им за перевоз отдала, показали. А корзень-то Кульи! — Горыня вновь замахнулся. Девчонка предусмотрительно сжалась.
— Да вот еще, вот… — Горыня требовательно вытянул руку к своим мужикам. Ему передали потрепанную дорожную суму.
— Вот! — Он перевернул суму, тряхнул. На землю посыпались мелкие вещицы — деревянный гребень со сломанными зубьями, коротенький, сильно истертый поясок, тряпичный кулек, из которого торчал сушеный хвост плотицы. И средь всего хлама тяжело плюхнулся наземь обломок золотой гривны. Дружинники охнули. Бьерн поддел гривну босой ногой, хмыкнул. Один из мужиков опасливо метнулся вперед, выхватил из-под ноги варяга кусок золота, спрятал за пазуху.
В ухо Избору пахнуло чем-то мягким и теплым. Он скосил глаза. Красивая девушка, пришедшая с Горыней, очутилась совсем близко к нему. Однако смотрела не на него, а поверх его головы — на Бьерна. По сочным губам блуждала улыбка.
Внутри вновь неприятно царапнуло. Не чувствуя взгляда княжича, девушка скользнула ему за спину и подобралась почти вплотную к Бьерну.
— Так чего тебе от князя-то надобно? — поинтересовался тот у Горыни. Скосил глаза, заметил подошедшую девицу, кивнул ей небрежно. Так небрежно, что Избор даже обиделся.
— Добро ты свое вернул, убивцу поймал, суд над ней вершишь, — Бьерн указал острием клевца на избитую девку. — К чему тебе князь?
— Как к чему? У меня дочь без хозяина осталась, дите без отца! Кто виру[74] мне отдаст за смерть родича?
Пользуясь передышкой, девчонка отползла от Горыни подальше, прильнула спиной к ногам огромного воя из бьерновских — кажется, его называли Слатичем. Во всяком случае, Избор помнил его под этим именем.
— Виру? — Бьерн усмехнулся. — Ошибся ты, Горыня. Не с того князя пришел виру брать. Айша родом из Затони, а князь Альдоги над затоньской землей не хозяин, За вирой к Горму, отцу моему, ступай. У него и правды требуй. А тут не буди людей до свету — без тебя хлопот хватает.
— Но… — хрюкнул Горыня. Хотел продолжить, да, видать, сразу слов не нашел. Стоял, пучил глаза, дул щеки, шлепал беззвучно, словно рыба, толстыми губищами. Рыжая борода тряслась, будто у недовольного козла. Его родичи переминались, бубнили что-то себе под нос — обсуждали — прав ли варяг. Избор перевел взгляд на красавицу. Синеглазая девка неприметно лепилась к боку Бьерна, ласкала его взором. Разве что за руку не хватала да на шею не вешалась. Избор представил, как ее маленькие теплые ладошки ложатся на шею варяга, прячутся под его жесткие косицы, затем выныривают, скользят по плечам, по груди. Мягкие девичьи губы приоткрываются, черная опушка ресниц дрожит пойманным в паутину мотыльком…
Горячая волна раскатилась у княжича в животе, забулькала, засипела в горле:
— Что ж ты, Бьерн, человека к отцу посылаешь, коли сам тут?
Зачем сказал это в спину уже собравшемуся уйти Бьерну, Избор и сам не понял, видно, понадеялся, что синеглазая гостья и на него, княжича, поглядит. А уловил ее удивленный взгляд, и стало стыдно — из-за незнакомой девки, пусть и красавицы, вмешался в планы того, с кем еще в поход идти в неведомые земли… Того, кто поможет брата с сестрой вызволить…
Однако Бьерн не обиделся. Остановился, обернулся к Горыне:
— Какую виру просишь?
Мужик опешил. Только что его невесть куда отсылали, он и вовсе отчаялся виру за убитого родича получить, — как вдруг все развернулось в обратную сторону… Икнул, растерянно оглядел своих. Мужики задолдонили все разом, перебивая друг друга, У девчонки, что сидела на земле, кровь перестала течь из носа, но она все еще зажимала его рукой, прислушивалась.
— Двух лошадей дам, — сказал Бьерн. Заметил колебание пришлых, пожал плечами. — Иль как желаешь, Можешь в болота за правдой идти…
— По рукам! — тявкнул уже ему в спину Горыня. Бьерн кивнул Слатичу:
— Проводи старосту. Пусть лошадей сам выберет. Слатич перешагнул через сидящую на земле девчонку, подступил к Горыне, пробасил недобро:
— Пошли, правдолюбец.
Избор и сам не одобрял Горыню. Коли виновна девка — так убей ее иль руку отруби, да дело с концом. К чему таскать за собой и лупить, когда вздумается? А девчонка-то попалась стойкая — ни разу не пикнула, не бросилась варягу в ноги, не принялась молить о пощаде… Хотя ее этак отколошматили, что она, верно, и рта открыть не могла…
— Погоди… — Горыня направился к пленнице, нагнулся, впился пятерней в ее растрепанные волосы,
