изменить не дано, с чем мириться он, княжий сын, не в силах.
Тоска согнала его с дороги на береговую тропу, к роще, где можно побродить в одиночку, подумать. Сворачивая на тропу, княжич отмахнулся от следующих по пятам дружинников, буркнул:
— Один хочу остаться. Воины отстали.
В роще было темно и сыро. Над головой княжича пиликали птицы, ветер едва колыхал ветки, людские голоса с пристани просачивались даже сквозь заросли кустарника. Торопливые шаги за спиной заставили княжича остановиться. Разговаривать ни с кем не хотелось. Избор пригнулся, пролез под вывороченный из земли старый пень, затаился. Его заметили раньше.
— Бьерн! — негромко окликнул женский голос. Невесть почему княжича бросило в жар. Обычно бледные щеки покраснели, на спине проступил пот. Пока Избор решал, показаться иль нет, — хрустнула под осторожной ногой ветка, из-за вздыбленных корней пня появилось женское лицо. Вовсе не то, которое ожидал увидеть княжич. Не было удивительной синевы глаз и просящих любви губ. У этой девки нижняя губа опухла, отекла синяком, такая же чернота наплывала под левый глаз, раздувала нижнее веко, превращая глаз в узкую, почти невидимую, щель. Зато другой глаз, вполне нормальный, зеленовато-карий с черной точкой зрачка, внимательно изучал растерянного княжича.
Немного поразмыслив, девка полностью показалась из-за пня. Она еще прихрамывала, однако теперь, в чистой рубахе из серой холстины и длинной, серой же, юбке с вычурной красно-синей вышивкой по подолу, казалась не такой уж некрасивой. Маленькой, тонкой, чем-то похожей на мальчишку, но все-таки не уродиной. Волосы она по-бабьи убрала под пестрый плат, оставив лишь несколько вьющихся прядей возле уха.
Девка молча рассматривала княжича, по-птичьи склоняя голову то в одну, то в другую сторону. Уходить не собиралась.
— Чего тебе? — досадуя на самого себя, рыкнул Избор.
— Ничего, — она перелезла через сплетение корней, присела на свороченный пенек. — Я Бьерна ищу.
«Я сам его ищу», — хотел было сказать Избор, однако вовремя сдержался, выдохнул:
— Нет его тут.
— Вижу, — согласилась девка. Призналась: — А я тебя помню. Там, на дворе, ты за меня заступился… Почему?
— Я не заступался.
— Может, и так… — Она запнулась, тряхнула головой, отчего волосы упали ей на щеку. Убрала упавшие пряди тонкими пальцами: — А ты сам-то из Альдоги? Иль пришел, как Бьерн?
— Тебе-то что? — Избор был удивлен. Мало того, что девчонка, пока ее били, все примечала, так еще и расспрашивала так настойчиво, словно не была у него на глазах названа убийцей, бита да куплена в рабыни.
— Я сюда к брату шла. — У нее был приятный голос. Немного глуховатый для столь маленького тела, но певучий и теплый, как разогретый солнцем ручей. — Он служил тут в Альдоге князю. Его зовут Сирот из Затони. Слышал о нем?
Избор не знал никого с таким именем. Пожал уклончиво плечами. Странная девчонка не мешала его одиноким думам течь так же просто и спокойно, как Ладожка вливается в задумчивые воды Волхова. Вряд ли эта девчонка могла кого-либо убить, как уверял пришлый краснорожий толстяк Горыня. Еще тогда на дворе Избор не поверил ему. Украла — может быть, сбежала — наверняка, но вряд ли убила…
— Никто его не помнит, — вздохнула девка. — Я теперь и сама не знаю — был ли у меня брат…
Помолчали. Княжич удобнее устроился в мягком земляном ложе под пнем, глянул на девку снизу вверх:
— А ты откуда Бьерна знаешь?
— Так, шли вместе… — Она попыталась улыбнуться — воспоминания о варяге явно радовали ее. Однобоко распухшая губа некрасиво искорежила лицо.
Избор поморщился:
— Чего ж разошлись?
— Получилось так… — Она помрачнела, выпрямилась, глядя прямо перед собой, положила руки на колени. Ее пальцы — тонкие, почти прозрачные, огладили шерстяную материю, нашли какой-то заусенец, принялись скоблить.
— Горыня этот — он кто тебе? — поинтересовался Избор, вспомнив толстяка и синеглазую девицу.
— Никто.
— А Милена? — Теперь ему стало вправду стыдно. До чего дожил — он, княжий сын, расспрашивает о приглянувшейся девке рабыню Бьерна!
— Сестра почти… — как-то неуверенно произнесла девчонка. Задумчиво глянула на княжича, осторожно потерла пальцем распухшую переносицу. — Не знаю…
И, переводя разговор, быстро, заученно выпалила:
— Что ж мы говорим да не знакомимся? Меня Айшей кличут, а тебя как?
Княжич усмехнулся. Воровка была потешной, ее имя тоже, а особенно забавным казалось увидеть, как она оторопеет, когда поймет, с кем только что болтала, будто с ровней.
— Избор, сын Гостомысла, — поднимаясь с земли, сказал он. Тоска, теснившая грудь всю первую половину дня, исчезла. Дышать стало легче, свободнее.
Избор перебрался через вылезшие из земли коренья, вышел на тропу, отряхнул с портов прилипший мох. Девчонка тоже засобиралась — оперлась на руку, соскочила с пня. Стоя она доставала Избору лишь до плеча. Вздохнула.
— Княжич, значит, — произнесла равнодушно. — Значит, верно, не было у меня брата, коли даже ты его не знаешь…
И, словно забыв о собеседнике, слегка припадая на больную ногу, заковыляла прочь.
Дни текли, будто вода в Волхове. Травень подходил к концу, на вспаханных полях стала пробиваться свежая ровная зелень, в роще у берега белыми лапками распушилась и опала верба, а березовые почки полопались, открывая свет робкой листве.
Изо дня в день Альдога привычно поднималась с рассветом, набирала шум к полудню и негромкой собачьей брехней отходила к ночи. Готовые драккары да расшивы по-прежнему простаивали у пристани, уже сместившись в самый ее край и уступив место торговым судам. Суда шли в Альдогу с востока и запада, с озера Нево и Ильменя, с Онега-озера и с Белозера, с маленьких судоходных рек, разрисовавших приальдожские земли, и из земель корелы, где реки наполнялись лишь весною и пропускали только маленькие, доверху груженные лодчонки.
Гостомысл медлил с решением о походе, каждый вечер угрюмо выслушивая упреки старейшин, Избора, Вадима да Энунда. Энунд настаивал на походе не меньше прочих, хотя с его хлипким телом и почтенными годами рваться в путь казалось нелепым. Роптали даже дружинники, сочиняя издевательские песни о боязни князя потерять последнего сына и открыто распевая их прямо в дружинных избах. Помалкивал лишь Бьерн со своей ватагой, Уже все давно забросили каждый день ходить на пристань и проверять корабли, только варяг с завидным упорством полдня проводил подле своего снеккара. Время от времени Вадим звал его потягаться силой — хотел на деле проверить воинское умение Бьерна, однако урманин всегда отказывался, охотно устраивая учебные поединки для своих воев прямо на княжьем дворе. Глазеть на сии поединки сбегалось пол-Альдоги. Обсуждали ловкие руки Тортлава, умеющего метать ножи, будто вынимая их один за другим из рукава рубахи, неимоверную силу Слатича, способного поднять тяжелый двуручный меч одной рукой да еще и разрубить им с первого удара пеньковый канат. Шептались о том, как могучий Фарлав махом боевого бича раздробил в щепы три сложенных друг на друга щита, и о том, как верткий щуплый Эрик стрелами с двадцати шагов нарисовал на княжьей городьбе большую лодью.
Изредка к воям Бьерна присоединялись люди Энунда или Вадима, раза два дружина Избора тоже посостязалась с ними. Однако их боевые навыки горожан не удивили. По-прежнему более всего разговоров было о варягах. Теперь уже все знали, что Бьерн — родич находника Орма, что его хирд пять с лишком лет блудил по топям глухого Приболотья, не показываясь «сухим» людям, что сам Бьерн когда-то вместе с отцом воевал за князя, а среди его людей нет ни одного не запачкавшего рук кровью врагов. Поэтому людей Бьерна в городище побаивались, не любили и уважали. К дружинникам Избора уже давно привыкли, людей
