Вадим почти всегда поддакивал Бьерну, словно тот ошибиться не мог вовсе. Может, поэтому Избор решил прислушаться к речам Энунда. По велению княжича корабли взяли курс ближе к Йотландским берегам.
Эресунн — пролив неширокий, а травень да изок[85] — самые судоходные месяцы. Дважды навстречу альдожанам попадались корабли данов[86]. В первый раз это был небольшой торговый караван из трех судов. Две груженные товарами баржи шли под охраной одного-единственного драккара. Щиты на борту драккара белели внутренней стороной — караван был мирным.
Самый быстрый из альдожской флотилии — снеккар Бьерна — вырулил из-за тесно прижавшихся друг к другу расшив, направился к встречным судам. Корабль Вадима остался при расшивах. Свободные от, гребли воины на всякий случай приготовили оружие, присели за бортами. Снеккар вплотную подошел к датскому кораблю, сомкнулся с ним бортами, постоял немного. Затем на корме снеккара махнули белым полотнищем — опасности не было. Рассчитывая, что Бьерн догонит, суда неспешно двинулись дальше.
Избор стоял на носу своей расшивы, любовался окружающей красотой, Вода в проливе была чистой, темно-синей, барашки волн закручивались белой пеной, лизали поднимающиеся неприступными стенами островные скалы. На скалах, в черноте трещин зеленели корявые деревца, тянулись к свету, норовя одолеть отвесный подъем. Поверху камни были серыми, зато ниже зеленой дымкой их окутывал мох, местами переходил в седину, словно упреждая случайного путника: «Я здесь уже многие и многие годы, с того мига, как корова Аудумла вылизала первого прародителя людей славного великана Бури, а ты всего- навсего мелкая букашка, кои тьмой проползали мимо моего владычества и исчезали в вечности, как исчезнешь и ты… »[87].
Становилось не по себе от мрачного величия каменных истуканов, однако стоило бросить взгляд на другой берег, и к Избору возвращалась прежняя уверенность. Там, на гаутском берегу, расстилались плоскими лядинами болотистые земли, и ежели не заать, что земли сии гаутские, то их запросто можно было б принять за свои, родные, альдожские. Те же плоские равнины, покрытые шерстью елового леса, те же низкие, полузатопленные островки, тот же постоянный туман, пеленой накрывающий еловые верхушки.
Посреди Эресунна, там, где пролив изгибался узкой дугой, навстречу Избору попались два боевых датских драккара. Намерения у них были не столь мирные, как у прежних встречников, однако драккары оказались маленькими — не более двадцати воинов на каждом, а у Избора только на лодье Вадима умещалось сорок дружинников.
Опять Бьернова лодья выскочила из выстроившихся в утиную череду кораблей, подступила к драккарам. Переговоры шли недолго — признав превосходство в силе, даны предпочли отпустить альдожан с миром. Однако Бьерн вернулся недовольным. Не дожидаясь, пока корабли данов скроются из виду, нагнал расшиву Избора, примостился так, что веслами едва не лупили друг друга, перегнулся через борт, закричал:
— Надо остановиться!
Плеск волн глушил его слова, но Избор понял, отрицательно помотан головой:
— Зачем? Они ушли.
— Они солгали, — пояснил Бьерн.
— Почему ты так решил? — Из-за ритмичного хлюпанья весел, хлопков паруса над головой и повелительных покрикиваний Латьи княжичу приходилось орать во все горло.
— Сказали, что идут в Содермаланд[88], но нынче даны не в дружбе со свеями, а в Содермаланде сидит Эйстейн-конунг. Он хороший воин, у него сильный хирд. Идти на Эйстейна двумя драккарами — значит, идти на смерть. Но эти даны не собирались умирать. Надо остановиться и подождать.
— Чего?
Бьерн пожал плечами:
— Пока не знаю.
Прислушивавшийся к разговору Латья перестал понукать гребцов, приблизился к Избору:
— Бьерн дело сказывает. Надо переждать. Слышь, князь, давай сыщем местечко тут под скалами, где потише да понеприметнее, отстоимся хоть до полудня.
Латья был старше Избора, в отцы ему годился, впрочем, почти все в дружине были старше княжича. Верно, потому и считали себя вправе советовать ему.
Избор покосился на Латью, оглядел гребцов, зацепил взглядом пристроившуюся за их спинами девку.
С того дня как Слатич забросил ее на расшиву, девка помалкивала, держалась особняком от дружинников, однако ловко штопала им рубахи или чистила бляхи на поясах, получая за работу то ломоть лепешки, то кусок вяленой рыбы, то подзатыльник. Ночью она сворачивалась клубком на корме, у самого борта, долго лежала с открытыми глазами, а потом засыпала тихо, без единого движения. Она, единственная на расшиве, до сих пор называла его не князем, а княжичем, хотя случалось это нечасто. Иногда Избор ловил на себе ее задумчивый взгляд, и ему становилось неуютно, словно он обманул девчонку или обидел ее. Никто на расшиве не знал, как с ней обходиться, — была она не то рабыней, не то пленницей, не то вовсе случайной попутчицей. А нынче сидела на палубе у дальнего борта, внимательно взирала на княжича из-под по-бабьи надвинутого на самые брови, выцветшего плата, грызла ноготь на большом пальце.
— Князь! — окликнул задумавшегося Избора Латья. Продолжил нудеть: — Давай пересидим, от того беды не будет…
Айша улыбнулась, перестала прислушиваться, склонилась, закопошилась в своей котомке, изрядно распухшей по пути.
Снеккар Бьерна все еще держался рядом с расшивой, ждал княжьего слова.
— Пересидим? — обращаясь к Латье, усмехнулся княжич, повел рукой, будто оглаживая ладонью раскрывающийся впереди водный простор. — Ты видишь врага, Латья? Или, пока мы «пересиживаем» неведомую беду, моим брату и сестре станет лучше в урманском плену? А может, мы станем прятаться, подобно ящерицам, всякий раз, когда Бьерну померещится что-то страшное?!
На последних словах Избор повысил голос. Варяг услышал, но вместо обиды улыбнулся. Улыбнулся и стоящий подле него Тортлав. Перекинулись парой урманских слов, засмеялись уже открыто. Кровь хлынула в лицо Избору, обожгла уши, загудела в висках.
— Пойдем далее! — выплюнул в лицо смеющемуся варягу княжич.
— Как скажешь. — Тот дал отмашку, весла вспенили воду, снеккар отлепился от борта расшивы, встал ей в корму.
— Зря ты так, князь, — сокрушенно выдохнул Латья.
Не зная, как еще избавиться от гнетущего чувства, Избор пробурчал:
— Они смеялись… Трусы…
— Как скажешь… — подражая Бьерну, вымолвил Латья и вернулся к гребцам.
Глядя ему в спину, Избор подумал, что уже скоро половина дружины примется подражать Бьерну. То в одном вое, то в другом княжич замечал Бьерновы повадки — его неспешную речь, показную прохладцу, снисходительную ухмылку, насмешки, обидные и незаметные, как крошки от сухарей, случайно оказавшиеся в постели…
Избор прошагал меж двумя рядами гребцов, перешагнул через отдыхающих воев, остановился над девчонкой. Вспомнился разговор в роще у Альдоги, ее разбитая губа, оплывший глаз.
— Эй, ты! — Избор подтолкнул девчонку ногой. Она поспешно положила на палубу развязанную котомку, встала. Из котомки змеей вылезла пестрая лента, в ее петле валялся гребень.
Обычно так же, в петлю от ленты, укладывала свой гребень Гюда. Иногда меж деревянных зубьев оставалось несколько ее светлых волос — переливались в падавшем из оконца свете, словно золотые нити. Гюда старательно собирала эти нити и сжигала, перемешивая уголья палкой. «Зачем ты так делаешь? » — спрашивал ее Избор. «Чтоб не навлечь на себя гнев Велеса, — отвечала Гюда, садилась, подпирала круглое мягкое лицо розовыми ладошками, ласкала брата голубизной глаз. — Ведь через волосы он дарует мне свою силу. Разве можно бросить его дар валяться, словно грязь? Лучше отдать ее Свентовиту[89], чтоб он сберег сей дар для другой девушки». Гюда любила старые предания и искренне верила во все байки, которые рассказывали заезжие купцы. Что теперь любит Гюда, что осталось
