Последняя планета

– Извините, поэт О’Нейл, что пробы были такими тщательными. Конечно, это унизительно, когда такое происходит без согласия человека. Прошу вас простить меня.

– Тысячу раз прощаю, – он вложил в эти слова все свое обаяние, – я прощаю вас, доктор, и на будущее.

Уверившись в его искренности, она легко рассмеялась и села на стул у его изголовья.

– Вы хорошо себя чувствуете? Иногда после проб бывают неприятные ощущения. Позвольте проверить пульс.

Когда женщина склонилась над ним, О’Нейл подумал: О, если кому-то потребуется раздевать меня и изучать мою биологию, пусть лучше этим займется она.

Он не был уверен, сохранилась ли после исследований защита.

– Итак, вы убедились, что я не божественного происхождения? И что у меня нет намерений разрушать ваш мир?

Она взглянула на свой жетон.

– Агрессивность по нашим стандартам низкая, – ее пальцы задержались на его шее чуть дольше, чем это было необходимо. – Но вполне свойственна вашей биологии… Мы нашли вас крайне миролюбивым, – она снова обратилась к записям в книжке. – Поэт Симус О’Нейл, изгнанный с Тары за нарушения, не имеющие для нас никакого значения. Космический менестрель, скитающийся по мирам в поисках удачи, топлива и пищи, несущий миру свое искусство. Мы приветствуем вас на Зилонге. Сожалеем о том, что первая встреча была негостеприимной. Обещаем сделать ваше пребывание у нас приятным.

Наконец, она взглянула на него и улыбнулась. О’Нейл почувствовал, что с его сердцем происходит что- то необычное.

Она снова заглянула в записи и покраснела.

– Вы позволите задать один, возможно, неуместный вопрос? Это… это не входит в круг вопросов, касающихся моей специальности. Но я чувствую, что наши студенты, изучающие поведение, не осмелятся задать вам его.

– Ради бога, не смущайтесь.

– Мы обратили внимание, мы не могли не обратить внимания на то, что вы поцеловали меня там, в джунглях, перед тем, как я сделала успокаивающий укол.

– Разве? – Симус О’Нейл, да ты круглый дурак. Первое, что ты сделал в этом языческом мире – грубо нарушил их запреты.

– Такое поведение свойственно вашей культуре? – ее кожа стала пурпурной.

Она ужасно привлекательная, когда смущается.

– Просто мы не находим в этом ничего предосудительного. Если у вас так не принято, я прошу прощения в свою очередь.

– Конечно, мы целуемся, но в уединенных помещениях, и только в кругу близких или друзей.

– Мы тоже так делаем, – он решил выиграть время.

– Но ведь мы не были формально представлены друг другу. Мы не близкие и не знакомые. Ваши нормы допускают такое?

– Ну, как вам сказать… – Говори, как есть. – Мне показалось, что вы боитесь меня. Я дал вам понять, что не причиню зла.

– Понятно. Вы очень добры. Я была испугана, и вы решили меня успокоить, – она походила на Еву, вкусившую яблоко; ее лицо и фигура клонились в немом протесте, выражая очарование, испуг и виновность. – Но еще больше поразили. Это было волнующее эротическое ощущение.

И сейчас?

– Запретный плод? – сказал он, думая о Еве.

Изучая с подчеркнутым вниманием свои записи, она проговорила:

– Меня потом все расспрашивали, что я чувствовала? На что это было похоже?

– И?..

– Смеясь, я говорила, – она расхохоталась и удивительно похорошела, – что больше всего это было похоже на то, когда тебя при всех целует рыжебородый бог.

А что говорил МакМорток на занятиях по этике?

«Нет ничего приятнее, чем в поисках истины нарушать принятые правила».

– Я виноват в том, что поставил вас в затруднительное положение, – думая совсем по-другому, сказал О’Нейл.

– Таким образом, ваша культура допускает такое проявление чувств между доктором и пациентом? – она делала пометки в блокноте.

Теперь его длинный ирландский язык мог очень повредить, очень. Даже самое незначительное вранье могло привести в дальнейшем к серьезным последствиям.

– Если не бояться высокого слога, это благоприятно влияет на процесс выздоровления, если хотите знать мое мнение.

Вполне безобидное преувеличение. Он не ожидал, что его примут всерьез.

– Неужели? – она оторвалась от записей. – Да, вижу, вы вполне могли быть…