Она соглашалась с ним, но тотчас говорила, что ей хочется напоследок позабавиться:
– …Ты представляешь, флот салютует нам!..
– Тебе! – поправлял он.
– Да все равно! Дай мне развлечься в последний раз!..
После часовых пререканий он уступил. Но она так и не узнала, что он уступил ей только по одной причине: врач сказал ему о несомненной серьезности ее болезни! Эта болезнь тревожила его и терзала угрызениями совести, потому что порою он почти невольно думал о своей жизни без нее!..
В Ливорно отправились налегке, потому что должны были там пробыть не более трех дней. Ординарец Орлова Франц Вольф был послан предварительно к Джону Дику с просьбой подготовить все для парадного приема гостей. Принцесса, то есть графиня Зелинская, и ее спутники, Доманский и Чарномский, остановились в жилище сэра Джона. Обед был совершенно роскошный. Присутствовали: таинственная незнакомка, которую Орлов никак не титуловал, сам Орлов, сэр Джон Дик с супругой, сэр Монтэгю Уортли, Христенек и Рибас, Доманский и Чарномский под своими псевдонимами. Михал и Елизавета впервые увидели адмирала Грейга. Это уже не имело значения, они уже ни о чем не собирались договариваться с ним, но все же поглядывали на него с любопытством. Он показался им важным и молчаливым, так же выглядела и его супруга.
Вечером Орлов повез свою гостью в театр. Он знал о ее пристрастии к музыке. Давали «Олимпиаду» Мысливечека. Елизавета поняла тотчас, что ее спутника вовсе не занимает опера. Но это было все равно. Кастрат Маркези выводил удивительным голосом: «…Se Cerca, se Dice…» Прозрачные изящные мелодии, певец, выводящий рулады на фоне декораций, тщательно изображающих пышные дворцовые покои, облаченный в немыслимый костюм a la romaine, разукрашенный перьями и золотым кружевом… Зрители предавались приятному времяпрепровождению, переговаривались, пили лимонад и вдруг замирали при звуках излюбленной арии… Она сидела в ложе, где на стенах были канделябры и мебель была, как в гостиной знатной дамы… Она испытывала робость и ужас, и эти чувства мешали наслаждаться музыкой, пением… Думала, что ведь прежде она играла, бросала вызов жизни, всем обыденностям жизни, а теперь было страшно, так страшно, как будто самые дикие мечтания могли сбыться!.. А Михал был не такой, как она; был серьезный, не играл… На самом деле хотелось бежать, сейчас вскочить и бежать, ни о чем уже и не думая, без оглядки бежать!.. И сбыться могло только нечто ужасное…
Даже тень наслаждения исчезла, испарилась. Но красавица никуда не убегала, сидела с улыбкой на лице и с большим веером в руке… Она принудила себя к терпению и после окончания оперы вышла с Орловым в фойе, в sala da ridotto, и провела там некоторое время, играя в «фараон»…
Орлов держался почтительно. Из театра она отправилась в дом Джона Дика. Уже в постели, разглядывая балдахин, она подумала, что надо поговорить с Михалом… Но о чем? Зачем?.. Глаза слипались, и она решила, что и говорить особенно не о чем, и заснула…
Утром был завтрак все с теми же персонами. Затем предполагалась морская прогулка. Жены Грейга и Дика отказались, впрочем, под предлогом возможности головокружения, каковая возможность пугала их. Но вернее всего, они и вправду не знали, что должно произойти… Елизавета чувствовала себя веселой, играющей, смелой… Качка не пугала ее. Разместились по шлюпкам: она, Орлов, Христенек, Рибас, Монтэгю Уортли, Доманский, Чарномский, Франциска, слуги… Направлялись к адмиральскому кораблю «Исидор». Флаги, пушечный залп, крики приветствий, матросы в странных вытянутых шапках поверх буклей и косиц, ясный теплый день, яркие белые облачка на ярком голубом небе… Все это забавляло, развлекало Елизавету. Она уже начинала верить, что все завершится благополучно, что после этой последней забавы она просто-напросто начнет новую, совсем новую жизнь… Вблизи паруса казались огромными и какими-то зеленоватыми…
В адмиральской каюте подан был десерт – сладости, фрукты, легкое вино. Елизавета сказала Орлову и Грейгу, которые стояли подле нее, имея вид самый почтительный, что русский флот произвел на нее впечатление удивительное! Они учтиво благодарили, хотя знали, что блеск этот внешний. Как раз в эти самые дни маркиз Джорджо Кавалькабо, русский посланник при Мальтийском ордене, занимал деньги для снабжения русского флота у венецианского банкира Джузеппе де Монтемурли…
Вновь вышли на палубу. Было часа четыре пополудни. Она смотрела на море. Затем обернулась к Михалу и спросила, когда будет распоряжение о возвращении на берег. Он сказал, что об этом следует спросить Орлова. Но оглянувшись, они увидели, что на палубе нет никого, кроме них и Чарномского. Елизавета попросила Чарномского отправиться на поиски Орлова и Грейга. Но Чарномский уйти не успел. Должно быть, за ними следили даже слишком пристально. Чарномский повернулся было, но тут к ним быстрым шагом приблизились несколько солдат и офицер. Уже возможно было что-то понять, но нельзя было поверить! Они стояли в окружении солдат. Офицер по-французски потребовал у Михала и Чарномского их карабели – польские сабли без дужек. Она испугалась тотчас, что может начаться побоище, и вскрикнула коротко, на польском языке:
– Не надо, Михал!..
Он посмотрел на нее, и в глазах его читались два чувства: растерянность и безысходность. Он и Чарномский отдали сабли. Офицер приказал ей последовать в каюту. Спутники ее остались на палубе. В каюте, незнакомой ей, нашла она Франциску. Офицер объявил, также по-французски, что ее вещи будут ей доставлены. За вещами действительно было послано срочно в Пизу. Там, от имени графини, расплатились с прислугой и кое-как побросали в сундуки платье и белье. Орлов приказал своим доверенным посланным уделить особое внимание бумагам, что и было исполнено. В каюту принесены были сорочки, нижние юбки и несколько платьев, а также носовые платки и столовые приборы: солонка, две ложки и одна вилка. Все остальное имущество, а главное, бумаги, Орлов и Грейг приказали запечатать до прибытия в Санкт- Петербург!..
Она сидела в оцепенении. Франциска молча раскладывала белье и платья. Обе женщины могли показаться совершенно спокойными, но на самом деле пребывали в полной растерянности и не сознавали, что именно с ними приключилось. Доманский и Чарномский со своими слугами переведены были на корабль «Мироносец». Эскадра, состоявшая из пяти кораблей и фрегатов, подняла паруса и вышла в открытое море. Она уже понимала, что находится в плену. Явился давешний офицер в сопровождении солдата, несшего судки с едой. Офицер передал ей письмо. Письмо написано было на дурном французском. Возможно было предположить, что написано письмо действительно Орловым, который уверял ее в своей преданности, а также и в том, что арестован и содержится в заточении на одном из кораблей. Также Орлов писал, что адмирал Грейг не повинен в их пленении… Она невольно улыбнулась и подумала, что, вероятно, Орлов не имеет привычки лгать. Во всяком случае, можно было понимать, что ей он всегда лгал неуклюже…
Ее снова мучила морская болезнь. В каюту доносились звуки протяжных русских песен. Казалось, поющие задают друг другу странные вопросы и выслушивают столь же странные ответы… Она тихо плакала. Порою ей становилось очень худо. Возможно было только благодарить Бога и захватчиков за то, что ей оставлена была верная Франциска…
Эскадра прошла через Гибралтар в Атлантический океан. Она по-прежнему страдала. Офицер передал ей книгу «для развлечения», как он сказал. Это оказался Кребийон – «Заблуждения ума и сердца»… Но ей не хотелось читать…
Вдруг она поняла, что выхода нет! И в состоянии нервического отчаяния металась в каюте, била ладонями о стенки, потом в отчаянии бессмысленно закричала:
– А-а!.. А-а!..
Франциска сидела молчащая и хмурая. Елизавета вдруг потеряла сознание и пролежала несколько часов без памяти, уложенная на постель заботливой Франциской. Очнувшись, она продолжала тихо плакать и твердила слабым голосом, что надо бежать, бежать… На следующий день у нее сделалось горловое кровотечение, после чего она ослабла еще более…
Орлов спешил отправить очередное донесение императрице:
«…Я ж моего собственного заключения об ней прямо Вашему Императорскому Величеству донести никак не могу, потому что не мог узнать в точности, кто оная действительно; свойство ж оная имеет довольно отважное и своею смелостию много хвалится: этим-то самым мне и удалось ее завести куда я желал…
Я почитаю за должность все Вам доносить, так как пред Богом, и мыслей моих не таить…»
Эскадра встала на якорь на Кронштадтском рейде. Арестованные
