всем настроение… — упрекнула его женщина.
— Я вовсе не этого хотел, Камилла. Но нельзя же отсиживаться дома всю жизнь! — убежденно произнес он.
— У меня вовсе нет такого намерения, но и испытывать свою нервную систему на прочность я тоже не собираюсь. Если мне что-то представляется неприемлемым, я не стану этого делать. И все тут! Я взрослая, самостоятельная женщина. И если ты возомнил себе, что я нуждаюсь в твоей опеке, то ты ошибся. И чтобы разубедить тебя в этом окончательно, сообщаю, что когда обживусь в родительском доме, то подыщу работу в городе. А если окажется, что эти приступы паники мешают мне строить нормальную жизнь, тогда и стану думать, как с ними бороться. А теперь, прошу, оставь меня, Пити, я очень устала.
Пит Макдугл не обижался на это «Пити». Камилла Кэмпбелл оскорбительно коверкала его имя специально, потому что чувствовала себя уязвимой, несчастной. Это происходило тогда, когда ее собственная обида захлестывала все остальные чувства.
— И чем я тебя так заинтересовала, Пити? Уж не напрашиваешься ли ты ко мне в любовники? — саркастически осведомилась дерзкая Камилла, заставив Пита нахмуриться.
— Нет, конечно! Как тебе такое в голову могло прийти?
— Вот и не нужно этого, Пити, — настойчиво прошептала она, пристально глядя в его глаза. — Очень рада, что мы все выяснили. Не станем делать друг дружку дураками, сосед. Возможно, мне еще долго придется прожить в Уайт-Хилле, да и ты, похоже, никуда уезжать не собираешься.
— По-твоему, это единственный мотив, который движет мною в желании помочь тебе и твоей сестре? — обиженно возмутился Пит Макдугл.
— Мы справимся, Пити. Будь уверен. В жизни каждого человека бывают тяжелые периоды. Тебе ведь никто не помогал в известное время? — деликатно оговорилась Камилла.
Пит Макдугл не ответил на ее вопрос, поскольку самым честным ответом было бы признание того факта, что он до сих пор глубоко переживает предательство Дэбби. Однако ему в голову бы не пришло обратиться к кому-либо за помощью и поддержкой.
— Мне не нужна посторонняя помощь не потому, что я горда или мне нравится страдать и вызывать в окружающих сочувствие. Это не так, — с серьезным лицом четко проговорила Камилла, оставив свой недавний насмешливый тон, так задевавший Пита. — Я не хочу зависеть от посторонней помощи. Я обязана самостоятельно взять свою жизнь в собственные руки. Должна быть уверена, что устою, если вновь останусь одна. В конце концов, я не вынесу второй потери, даже если она и не будет столь трагической. Я хочу почувствовать силу, которую от меня отняли эти варвары.
— Силу? — удивленно переспросил Пит.
— Да, силу, — подтвердила Камилла. — Ты знаешь моих родителей, Пит. Тебе известен, их взгляд на вещи. Они с раннего детства внушали мне, что я хозяйка своей судьбы. Не жертва изменчивых обстоятельств или трусливый конформист. Я — обладатель доброй воли и просто обязана осуществлять ее в жизни. И я верила в это… Я и теперь верю. Но когда на твоих глазах на ночной улице убивают самого близкого человека, избивают тебя до полусмерти, кромсают твою судьбу ради пары сотен долларов в твоем бумажнике, то ты не имеешь в этот момент возможности мыслить глобальными категориями добра и зла. Ты взываешь о возмездии, которое судебная система превращает в фарс. И ты можешь почувствовать только собственное одиночество. Даже не тоску, не боль потери, не скорбь, не гнев и не злость — эти чувства очень быстро истощаются, если слишком часто к ним обращаться. Ты чувствуешь одиночество, всеобъемлющее, безысходное одиночество. Это как плот посреди океана. И ты понимаешь, что это самое честное, что могло с тобой произойти. А все остальное — обман, слепая удача, не более того.
— Что ты хочешь этим сказать?
— То, что у меня нет причин жаловаться или страдать. Жизнь показала мне свой оскал. Но я осталась жива.
— То есть ты смирилась?
— Если ты думаешь, что я с утра до вечера задаюсь этим вопросом, ты ошибаешься. Я знаю лишь то, что нет способов вернуть Роберта к жизни.
Пит неподвижно стоял напротив Камиллы, не представляя, что еще сказать. Он догадывался, что она и не нуждается в его мнении и оценках. Пит не пытался ставить себя на ее место. Он догадывался, что ее утрата серьезнее его утраты вовсе не потому, что Дэбби жива, а Роберта больше нет. Он осуждал поступок Дэбби, потому что был уже далек от всяких пылких чувств по отношению к ней. Просто он был кровно обижен за брошенных ею сыновей и недоумевал, как мать могла совершить такое.
Случай же Камиллы был совершенно иного толка. Она и Роберт сроднились друг с другом. Их союз являл редкостный случай абсолютного единения любящих людей. Тем тяжелее Камилле было остаться одной. Ее налаженный быт, ее кажущееся благополучие не позволили ей переключиться с переживания своего горя на решение текущих житейских проблем. Камилла действительно осталась одна в совершеннейшей пустоте, как плот посреди океана, и тем хуже для нее был этот штиль… В шторм она бы смогла мобилизоваться, крепко вцепившись в свой утлый плот, подумал Пит Макдугл, и робкая надежда забрезжила в его сердце.
В итоге двое взрослых людей сочли разумным пожелать друг другу доброй ночи и разойтись, словно не было этого напряженного диалога.
Киллер, дожидавшийся ее под развесистым канадским кленом, зашелся лаем от нетерпения.
— Заткнись, безголовый чурбан! — резко осадила его Камилла, но тотчас устыдилась своей невоздержанности, разглядев во взгляде овчарки детскую трогательную обиду. — К чему поднимать такой шум? Это всего лишь я, — нежно проговорила она, потрепав пса за ухом.
Она попыталась снять с его шеи старый кожаный ошейник и поменять его на специальный, против блох. Собака яростно воспротивилась, и Камилла приложила усилия, чтобы заговорить беспокойство Киллера.
— Знаю, знаю. Ты не признаешь цепи. Тебе нравится свобода. И ты не намерен от нее отказываться ради чего бы то ни было. Тебе и не придется. Это другое… Но если ты действительно хочешь жить со мной, если у тебя есть такое желание… нам обоим придется пойти на некоторые компромиссы. Я буду вести тебя за поводок всякий раз, выходя с тобой на прогулку. Я не хочу отвечать за твои сумасбродства перед законом. Мы будем гулять культурно. И тебе придется принять это условие. В противном случае можешь больше не приходить на мой порог… Ну так что? Уходишь или остаешься?
Камилла внимательно смотрела на пса. Он так же внимательно смотрел на Камиллу.
— Хочу, чтобы между нами все было честно. Я не люблю тебя, я не доверяю тебе. Не я выбрала тебя. И единственное, о чем я тебя прошу, — это послушание. Тогда мы сможем ужиться. Я понятно изъясняюсь? — холодно спросила она Киллера.
Он провел мордой по ее ноге.
— Теперь, когда роли распределены, можно начинать репетиции, — подытожила Камилла и пристегнула к его ошейнику поводок.
Она легонько потянула за поводок, направляя Киллера к калитке. Киллер подчинялся без особого энтузиазма. Они вышли за городскую черту, и когда перед их глазами простерлись голубоватые холмы, Камилла отстегнула поводок от ошейника, и обрадованный этим Киллер понесся, не разбирая пути, вверх и вниз по холмам. После каждого виража он подлетал к Камилле с торжествующим лаем, утыкался мордой в ее ногу, ловил мокрым носом ладонь или невзначай задевал хвостом и вновь срывался вперед вверх и вниз. Кто знает, так ли бы он ценил свободу, не пройдись до холмов на поводке, подумала женщина.
Но Киллер ценил свободу больше, чем она могла представить. Его детство, проведенное в клетке у местного живодера, оставило глубокий отпечаток на всей его собачьей натуре. Носясь с радостным лаем по холмам, он демонстрировал своей хозяйке, как ценит то, что она ему дает. Таков был его способ общения с человеком, которого он сам выбрал и в котором боялся разочароваться.
Преодолев пару холмов, Камилла завидела силуэт мужчины возле своего лавандового поля. Киллер бросился к этому силуэту и уже в считанные секунды был возле него и энергично вился вокруг. Камилле потребовалось больше времени, чтобы оказаться там же.
— Дэрби, прекрати, пожалуйста! Ты меня с ног собьешь, — упрашивал его, хохоча, Пит Макдугл.
— Что ты здесь делаешь? — спросила Камилла соседа, подойдя поближе.
— Жду тебя, — бодро ответил тот.
