мире нет ничего, кроме счастья.
– А вы чем занимаетесь?
– А? – встрепенулся Барсуков.
Роза смотрела на него доброжелательно-вопрошающе.
– Чем вы занимаетесь?
Вот оно, слово, – «занимаетесь». Не работаете, а занимаетесь. То, что делает Самсонов, называется «заниматься». Ведь это не работа. А Паша как раз работает, таскает на своем горбу тяжести. И в этом между ними разница. Роза этой разницы пока не видит, не предполагает еще, что у Самсонова приятель может быть из тех, кто «работает», а не «занимается», есть такое понятие – человек определенного круга. Так вот он, Паша, из тех, кто таскает на себе тяжести, матерясь и обильно потея, а потом пьет водку, купленную на деньги, которые заплатил щедрый покупатель из Орла.
– Я грузчик, – сказал Паша, и на его лице заходили желваки.
Разговор за столом мгновенно стих. Все теперь смотрели на Барсукова.
– Зачем же с таким надрывом, Паша? – пожал плечами Самсонов.
Как он умудряется любую фразу произнести так, что сразу ощущаешь собственное ничтожество? Барсуков побагровел, хотел ответить что-то, но опять его ответ никому не был нужен, потому что Самсонов вдруг грузно поднялся из-за стола, сказал, отдуваясь:
– Ладно, продолжайте пока. А я Валентине пару слов скажу наедине.
Валентина поднялась тоже, предварительно промокнув уголки рта салфеткой, вышла вслед за Самсоновым в соседнюю комнату. Дверь за ними закрылась. В комнате повисла тишина.
– Насчет той поездки все в силе остается? – прервала затянувшуюся паузу Роза.
Людмила кивнула, прикурила сигарету от спички.
– Да, я видела его на прошлой неделе, – сказала она и бросила обгоревшую спичку в бокал. – Он сказал, что поедем.
– Но почему долго-то так?
– С машиной что-то было. Но теперь все в порядке.
Паша мрачно разглядывал обои на противоположной стене. Ему было страшно от осознания собственной ненужности. В соседней комнате, за дверью, взвизгнула женщина. Наверное, Самсонов вел с ней слишком уж жаркий разговор. Паша поднялся, вышел в прихожую. Никто не остановил его и даже не спросил, уходит ли он и почему не хочет остаться.
У дверей лифта стоял, закрыв глаза и пытаясь унять свое разбушевавшееся сердце.
«Я убью его, – подумал вдруг. – Сегодня ночью».
Створки лифта открылись. Барсуков вошел в лифт и нажал кнопку первого этажа.
5
Из квартиры он вышел, когда уже совсем стемнело. Вниз спускался не лифтом, а по лестнице, чтобы не столкнуться ни с кем ненароком, – здесь, на лестнице, он мог притаиться и переждать, если что. Из подъезда выскочил незамеченным, прокрался вдоль стены, юркнул в дверь. И здесь обошелся без лифта. Поднялся на пятый этаж, сторожко прислушиваясь. Где-то наверху, несмотря на поздний час, гремела музыка.
Барсуков позвонил в дверь самсоновской квартиры. Звонок пропел нежно и смолк, только гремела по-прежнему музыка наверху. Никто не открывал, и Барсуков позвонил еще раз. Нож он держал в кармане, не на виду, и чувствовал, как взмокла рука. Вынул ее из кармана, помахал в воздухе. Щелкнул замок двери, сонный Самсонов в домашнем халате вышел на площадку, всмотрелся, буркнул:
– Ты, Паша? Ты чего убежал сегодня, а?
И, по привычке не дожидаясь ответа, ушел в глубь квартиры, оставив распахнутой дверь. Барсуков вошел поспешно следом, захлопнул дверь и замер, вслушиваясь в звуки самсоновской квартиры. На кухне монотонно гудел холодильник. В комнате послышалось бульканье переливаемой жидкости.
– Ты убежал чего, спрашиваю?
Барсуков отлип от двери и перешел в комнату. Самсонов сидел на диване со стаканом пенистого пива в руке. Горел торшер, больше света в комнате не было. Самсонов уже спал, судя по всему.
– Я ушел, потому что ждать надоело, – сказал Барсуков.
– Ты не стой, садись.
Паша осторожно опустился в кресло напротив Самсонова. Нож он сжимал в руке, но из кармана его не доставал пока. Самсонов отпил из стакана пиво, спросил равнодушно:
– Будешь?
– Нет, не надо. Долго вы еще сидели?
– Не знаю, – сказал Самсонов. – Я заснул. Просыпаюсь – они уже ушли.
– Девчонки?
– Да.
Самсонов провел ладонью по лицу, шумно вздохнул и залпом выпил остатки пива.
– Надрался я сегодня сверх меры.
Покачал головой, поднялся, вышел на кухню. Паша сорвался с места, бросился следом, но на пороге замер, потому что Самсонов обернулся через плечо, раскупоривая очередную бутылку пива.
– А тебе чего не спится? – вспомнил наконец Самсонов о том, что время позднее.
Барсуков пожал неопределенно плечами, метнул взглядом по сторонам. В мойке грязной посуды не было. Самсонов склонился, опуская пустую бутылку на пол. Халат на его спине был усеян аляповатыми красными цветами. Паша сделал шаг вперед и ударил Самсонова ножом в спину, тот громко охнул, и Паша, испугавшись, отступил на шаг, оставив нож торчать в самсоновской спине. Красные цветы стремительно тонули в крови. Самсонов упал на колени и хотел, кажется, к Паше обернуться, но не смог и рухнул вниз лицом. Он хрипел, но хрип был негромкий, и вряд ли кто-то мог бы его услышать. Паша молча стоял над поверженным Самсоновым и никак не мог заставить себя наклониться и взять в руки свой нож, но без него уйти никак не мог и поэтому, пересилив себя, склонился, выдернул нож из тела Самсонова и вышел поспешно из кухни, прихватив попутно полотенце – его кровью из раны обрызгало.
Квартира у Самсонова была двухкомнатная. В той, второй, комнате Паша не бывал с самого своего детства и вошел в нее, любопытствуя, зажег свет и замер. На кровати белая как мел сидела Валентина. Она была не одета и прикрывалась простыней, а в глазах – граничащий с безумием ужас. Барсуков растерялся и механически вытирал и вытирал нож – тот уже был чистый, а он все тер лезвие бурым от крови полотенцем. Пришел в себя наконец и спросил хрипло:
– Ты все слышала?
Она не ответила и даже не кивнула. Паша подумал, что она в шоке, сделал шаг в ее сторону, но она вскрикнула и сползла с кровати на пол. У нее начала некрасиво трястись нижняя челюсть.
– Не бойся, – сказал Паша и поморщился.
Чтобы Валентина успокоилась, он спрятал нож в карман.
– И не надо его жалеть. Он сволочь.
Задумался, спросил через время:
– Ты любила его?
Она поспешно замотала головой.
– Это выродок. Таких надо уничтожать, как бешеных псов, – сказал Паша.
Оглянулся по сторонам, увидел кресло у двери, сел:
– Мы с ним в одном классе учились. Учителя от него плакали.
Валентина смотрела на него остановившимся взглядом.
– Он – никто. Ноль. Понимаешь? Ноль, почувствовавший себя хозяином жизни. Но это не так!
Ударил ладонью по колену. Валентина вздрогнула, но он этого не заметил.
– Мы не должны прогибаться перед хамами! Никогда!
Собственный вскрик его испугал. Он замолчал и смотрел на Валентину долго, потом вздохнул и
