– Правильно, но не для наемного работника. Не для лошади.
Подбельский говорил и в глаза Паше смотрел. И во взгляде его читались вызов и холодный интерес. Интерес ловца бабочек, уже приготовившего булавку. Ценный экземпляр. Сейчас поймает и проткнет булавкой.
– А я не лошадь! – вскинулся Паша.
– Но ты же сам сказал: наемные работники – те же лошади…
– Я не лошадь!
– Ты – не лошадь. Ты Паша Барсуков, – согласился Подбельский, а в глазах насмешка была, граничащая с издевкой. – Так легче тебе?
У Паши сердце бешено колотилось, и он готов был броситься на сидевшего перед ним человека, но что-то удерживало его. От неподвижности собственной и обрушившейся вдруг беспомощности в глазах у Паши потемнело. Он глаза ладонью прикрыл непроизвольно.
– Ты не кипятись, – донесся до него откуда-то издалека голос Подбельского. – Шутю я.
И это его 'шутю' было совершенно оскорбительным.
– Мне надо идти, – сказал Паша.
– Хорошо, – согласился Подбельский и зазвенел стаканами. – Вот только выпьем давай по маленькой, чтобы братику моему в небе было уютно.
Паша глаза открыл наконец. Подбельский перед ним на диване сидел расслабленно.
– Это брат мой был, – сказал Подбельский. – Юра. Примчался из другого города, прослышав о делах моих неважнецких.
Усмехнулся невесело.
– Почему 'неважнецких'? – проявил неосведомленность Паша.
– Потому, – ответил Подбельский односложно и выпил свой коньяк.
Открылась дверь, вошел начальник охраны.
– Улетел? – обернулся к нему Подбельский.
– Да.
Подбельский кивнул удовлетворенно. Щеки его обвисли, как у собаки.
– Что завтра? – спросил, и щеки заколыхались, задвигались.
– Завтра, Дмитрий Николаевич, пополнение принимаем.
– Какое пополнение?
– Охрану набрали.
– Охрана мне эта, – Подбельский пальцем погрозил. – Опять вшивоту набрал – после первого выстрела разбегутся?
– Посмотрим, – ответил Виталий Викторович, мрачнея.
– Посмотрим, – в тон ему ответил Подбельский. – Отчего не посмотреть.
Паша за дверь выскользнул неслышно. Пустой коридор был полутемен, по углам прятались тени.
61
Утром Паша проснулся, потому что в холле зябко стало. Он обнаружил себя сидящим в кресле у двери в номер, в котором Подбельский жил. По коридору легкий сквознячок гулял, где-то накануне забыли окно закрыть, и сырой утренний воздух заполнил пространство. Взглянул на часы – половина седьмого. Во сколько же он заснул? В три часа ночи он еще слонялся по коридору, вымеряя шагами мягкий цветастый ковер. Потом в кресло опустился и отключился практически мгновенно. Не видел ли его начальник охраны спящим? Подумал и решил, что вряд ли. Если бы он увидел – непременно разбудил. И крика тогда не миновать.
Паша нашел номер, дверь в который не заперта была, умылся и на свой пост вернулся за пять минут до появления Виталия Викторовича.
Начальник охраны поздоровался с Пашей хмуро, стукнул в дверь условным стуком, и та открылась в следующий миг – на пороге Подбельский стоял, уже побритый до привычной глянцевости и одетый. Он Виталия Викторовича в номер пропустил, посторонившись, и, прежде чем дверь закрыть, сказал негромко, так, что один только Паша его слова и услышал:
– Спишь на посту. Не годится!
И дверь закрыл плотно, оставляя Пашу в одиночестве багроветь от смущения и досады.
В половине восьмого дверь открылась – так же неожиданно, как и в прошлый раз, – и в коридор вышел Подбельский. Он прошел мимо Паши, не взглянув на него даже, и только спешащий следом Виталий Викторович махнул молча рукой – иди за нами, мол, уезжаем.
Уже стояли внизу машины, и не выспавшиеся, хмурые охранники переминались с ноги на ногу, изображая усердие. Подбельский, не здороваясь ни с кем, сел в машину, Паша бросился к автомобилю, стоявшему первым, и едва в салон сел, колонна двинулась.
– Как ночка? – спросил водитель.
– Нормально, – буркнул Паша.
Солнце уже поднялось над деревьями, он такие дни любил, но сегодня не радовался нисколько, его тревога не покидала, и он мучился и от этого состояния предчувствия чего-то нехорошего.
Машины уже вырвались на шоссе и рвались к городу гончими псами, распугивая всех, кто на дороге в этот ранний час оказался. Водитель во вкус, кажется, вошел, и ему уже мало было по осевой ехать, он все норовил на встречную полосу сбиться, и Паша в какой-то момент не выдержал, сказал зло:
– Куда несет тебя? Не забирай влево так!
– Да я проверяю их, – усмехнулся водитель.
– Кого – 'их'?
– Встречных. Насколько позволят мне к обочине их прижимать.
– Тебя в детстве пионерском не били?
– А у меня его не было – детства пионерского.
– Врешь, – не поверил Паша.
– Не вру. В октябрятах я еще походил, а как только к пионерам подступился – их и отменили.
– Много потерял, – буркнул Паша.
– Ага, – легко согласился парнишка. – Вырос вот – и о детстве вспомнить нечего.
Непонятно было – шутит или всерьез говорит.
Впереди замаячили высотки городской окраины. И Паша в мгновение все про себя понял – почему ему нехорошо так. Он в город этот возвращаться боялся. Чужим город казался, жестоким. В нем жили враждебные Паше люди. Зловещими представлялись двое тихих на вид старичков, соседи Розы покойной. Они Пашу видели и могли на него указать. Там, в пансионате, он себя спокойнее чувствовал, почти в безопасности. А в город возвращаясь, покой терял. Даже в спинку сиденья вжался, будто раствориться хотел, исчезнуть.
На светофоре остановились – красный свет.
– 'Мигалку' на крыше надо поставить.
– А? – вскинулся Паша, страх вглубь загоняя.
– 'Мигалка', говорю, нам нужна, – повторил водитель. – Чтобы мы перекрестки без остановки проскакивали.
– Ага, – поддакнул Паша. – И еще крылья к каждой машине приделать. Вообще красота.
Он зря боится, наверное. Ведь почти не появляется на улицах. Надо попроситься в пансионат этот, чтоб и жить там. И тогда – из пансионата в офис, из офиса в пансионат. И никто его не увидит, никто не опознает. А время – тик-так – идет, а память у старичков дырявая, и через пару недель поди вспомни, как убийца тот неведомый выглядел. Именно так – отсидеться он должен. Ну чего раскис-то? Все нормально.
Приободрился даже. Уже к офису подъезжали. Паша напрягся вдруг, впереди, у самого особняка, люди стояли – с десяток, не меньше. Наклонился к лобовому стеклу, всматриваясь с тревогой.
