алтаря Миланского собора. Здешняя вышивка очень ценится. Когда-то здесь правили венецианцы. Венецианские женщины отдыхали в Лефкаре и занимались рукоделием. В конце концов и местные приохотились. За основу взяли венецианскую вышивку, но потом ее переиначили, добавили что-то свое, так появилась вышивка лефкарийская.
Лефкара прилепилась к склону холма и смотрелась неупорядоченным нагромождением кубиков-домов, над которым возвышалась колокольня местной церкви. Неширокая дорога вывела в центр Лефкары, здесь они оставили машину, дальше им предстояла пешая прогулка.
Вся улица, лежавшая перед ними, являла собой два ряда магазинов, следовавших один за другим. Дома, сложенные из крупного камня, как правило, были двухэтажные: наверху лефкарийцы жили, внизу шла торговля: лефкарийская вышивка самых разных размеров, от маленьких кружков-подстаканников до огромных скатертей; тут же скатерти с вышивкой, но на материи белого или же бледно-розового цвета, это уже не классическая лефкарийская вышивка, или лефкаритика, как ее еще называли, а нечто другое, это тоже предлагалось к продаже – для тех, кому настоящая лефкаритика представлялась недостаточно красочной; очень много серебра, выставленного прямо в окнах-витринах, здесь и кольца, и браслеты, и цепи, и кулоны, здесь же серебряные кубки, подносы, канделябры, чаши, все надраено до блеска и само себя предлагает, а если кто-то из туристов по недоразумению не обратил внимание на все это великолепие, тут же все будет исправлено – лучезарно улыбающийся киприот или киприотка непременно пригласят зайти в магазин, посмотреть все поближе (только посмотреть, мистер!), и едва Полина с Антоном переступили порог первого магазина, к ним навстречу тотчас же устремилась улыбчивая хозяйка, державшая в каждой руке по запотевшему стакану холодного апельсинового сока. Сок, как оказалось, предназначался дорогим гостям.
Полина в нерешительности посмотрела на Антона.
– Пейте, – улыбнулся он ей. – Все равно без покупки мы отсюда не уйдем.
Едва Полина обратила внимание на лефкаритику, как тотчас же ей были предложены лучшие, как уверяла хозяйка, образцы. Обнаружив, что перед ней русские, женщина изобразила такую радость, что никаких сомнений не могло больше оставаться – именно русских она весь сегодняшний день и ожидала с превеликим нетерпением. Она даже попыталась заговорить по-русски, сообщив, что изучает этот язык, и дочь ее тоже изучает, и вообще они очень любят туристов из Москвы – вы ведь из Москвы? – и поэтому предоставят гостям хорошую скидку. В одно мгновение цена вышитой салфетки, которую киприотка держала в руках, упала с восьми до шести фунтов. Полина заинтересовалась было, но Антон сказал, что цена этой вещице – трешка, да и то еще как посмотреть, киприотка заволновалась и назвала новую цену – пять фунтов, сохранив дорогим гостям еще один фунт, но Антон стоял на своем, и по нему было видно, что еще немного, и он уйдет, увлекая за собой свою спутницу. Киприотка уже тараторила без остановки и предлагала купить салфетку за четыре фунта, всем своим видом показывая, что больше не уступит ничего, даже если ее будут очень и очень просить, а Антон вдруг потерял к салфетке всякий интерес, ткнул пальцем в стекло витрины и сказал, обращаясь к Полине:
– Почему бы вам не посмотреть вот это?
За стеклом красовалась россыпь серебра. Киприотка, обнаружив, что предмет интереса ее гостей сменился, тотчас же переключилась на серебро, открыла витрину, где были десятки колец и перстней – больших и маленьких, вычурных и очень простых, с вкраплениями камней и без оных, несколько грубоватых на вид, какими бывают изделия, вышедшие не с фабрики, а из маленькой мастерской, где подслеповатый уже мастер с крючковатыми и грубыми на вид, но очень чувствительными пальцами делает такие же точно вещицы, какие делал и отец его, и дед, и прадед, и эта история никогда не будет иметь конца.
– Вот, – сказал Антон. – Посмотрите. Или вот это…
Он брал перстни с витрины и подносил их ближе, предлагая Полине рассмотреть их получше. В этих вещицах не было роскоши золотых изделий, в них была история серебряных дел мастеров, и история этой деревни в предгорьях Троодоса, и история этой земли, где первые поселения появились целых девять тысяч лет назад, за целых семь тысячелетий до наступления христианской эры.
Полина примерила перстень. Он был ей впору. Ажурный рисунок с эллинскими мотивами.
– Нравится? – спросил Антон.
Полина уже увидела цену.
– Нет, что-то не очень, – сказала она.
Ей не хотелось принимать таких подарков. Семьдесят фунтов. Полторы сотни долларов.
– Нет-нет, – сказала она неуверенно.
Ее слова хозяйка расценила как желание торговаться.
– Пятьдесят! – решительно сказала киприотка. – Суперскидка!
– Сорок! – назвал свою цену Антон. – И салфетка в придачу!
– Пятьдесят! И салфетка!
– Сорок! И салфетка!
Только тут Полина обнаружила, какая идет игра. Ей достаточно было только заглянуть в озорные Антоновы глаза. Ей надо было тоже в этом поучаствовать. Потому что таковы правила. От нее не так уж много требовалось. Просто развернуться и продемонстрировать, что она уходит. Что она и сделала. И тотчас услышала за спиной голос киприотки:
– Хорошо, сорок! И салфетка! – сказала та.
По ее виду при этом никоим образом нельзя было сказать, что она осталась в убытке. Полина попыталась достать деньги. Такую сумму она могла заплатить и сама. Но Антон ее опередил.
А перстень был действительно хорош. Антон, наверное, уловил Полинино настроение, потому что вдруг сказал:
– Может быть, нечто подобное когда-то носила Клеопатра?
– Разве она бывала на Кипре?
– Кажется, нет. Но Кипр некоторое время ей принадлежал. Сначала Гай Юлий Цезарь, а позже Антоний поочередно дарили Клеопатре этот остров.
Ну хорошо, она будет чувствовать себя Клеопатрой. Ведь ей сейчас принадлежит этот остров. Весь.
Они побродили по узким улочкам Лефкары, где легковая машина могла проехать только в случае, если ей навстречу в это время не катилась другая – двум легковушкам не разъехаться на улице, зажатой близко стоящими домами. В одном месте была открыта дверь, ведущая во двор дома. Киприотки в традиционных черных одеяниях сидели в тени единственного на весь двор дерева и вышивали, их движения были точны и выверенны – знакомое дело, знакомая работа, которую они проделывали и сейчас, и год, и десять, и двадцать лет назад. Точно так в этом дворе сидели их матери, бабушки, прабабушки, много поколений вышивальщиц, не знавших другой профессии, кроме этой.
– Вы не устали? – спросил у Полины Антон.
– Нет.
Она улыбнулась счастливо.
– В таком случае нас ждет Махерас, – сказал Антон.
«Махери» – это нож по-гречески. Этот самый нож нашли в лесу два старца-отшельника, а рядом с ножом лежала икона, приписываемая самому апостолу Луке. На месте чудесной находки было решено построить монастырь, который и получил название Махерас. Случилось это в двенадцатом веке.
– Хорошее место, – добавил Антон. – Горы, лес, чудесный воздух, а спокойствие там такое, что действительно начинаешь задумываться о неземном.
Дорога устремлялась в горы. Чем выше, тем меньше солнца. Полина уже обратила внимание на эту особенность Кипра: вот ты внизу, где-нибудь на побережье, и небо над головой синее-синее, и все вокруг заливает яркий солнечный свет, а потом начинаешь подниматься в горы и только тогда обнаруживаешь тучи – они цепляются за вершины гор и кажутся на первых порах далекими, до них и не добраться, как кажется, но нет – с каждой минутой тучи все ближе, и вот уже солнца не видно, становится пасмурно, и краски вокруг блекнут, и только где-нибудь на повороте дороги меж горных круч, где-то далеко внизу, вдруг откроется долина, выходящая к морю, и вот там-то и увидишь залитые солнечным светом поля, те самые, где ты был всего каких-нибудь полчаса назад, а сейчас въезжаешь в тучи; еще немного, еще сто, двести или триста метров вверх, и окутает белесая пелена – если открыть окно машины, можно почувствовать, какой сырой воздух выплывает из-под близких деревьев, прилепившихся к горным кручам.
