запрограммированным роботом и подозревать, что сам ты над своими поступками не властен.
– Это мы учтем, конечно, – деловито кивнул Хамза. – Подстрахуемся. Закроем тебя надежно на эти дни. Чтобы ты не начудил, ежели чего.
– Вы сами в это верите?
– Во что? – спросил Хамза.
Точно, валял дурака.
– В то, что это гарантирует Лисицыну безопасность! – зло сказал Китайгородцев. – Знаете, что Потемкин мне сказал? Что он ничего не может обещать! Никто не может гарантировать того, что все обойдется! Я шестнадцатого могу быть под замком и вести себя, как пай-мальчик! А семнадцатого, когда меня выпустят из-под замка, я пойду к Лисицыну и все равно его убью! Я его и через год могу убить, вот ведь какая штука!
– В таком случае надо милицию и прокуратуру подключать. Дело-то серьезное. И еще, я думаю, пора поставить в известность самого Лисицына. Оно ведь его напрямую касается, как ни крути.
– Вы это серьезно?
– А ты как думаешь? – спросил Хамза.
Китайгородцев смотрел в его глаза и не мог понять, что такое с шефом происходит. Умный мужик, Китайгородцев не раз в этом лично убеждался, а тут простых вещей не понимает – того, что сплошную ахинею он несет и ничто из вышесказанного не поможет ни Китайгородцеву, ни Лисицыну.
– Есть еще один вариант, – сказал Хамза. – Взять в оборот этого Михаила.
Китайгородцев вдруг подумал, что ради одной этой фразы весь разговор и был затеян.
В загородный дом отправились втроем: Хамза, Китайгородцев и Лапутин. Ничего не обсуждали, просто сели в машину и поехали. Китайгородцев не представлял себе, что они будут делать, когда приедут на место, а спросить что-либо у Хамзы он не решался.
Машину вел Лапутин, Китайгородцев сидел впереди, а Хамза по-хозяйски расположился сзади. И хоть бы кто слово проронил. Не меньше часа проехали, когда Хамза вдруг подал голос.
– Браслеты взял? – спросил он.
– Взял, – коротко ответил Лапутин.
И дальше снова ехали молча.
А Китайгородцеву этот короткий диалог все объяснил.
Хотя Китайгородцеву уже не раз приходилось ездить по этой лесной дороге, сейчас она казалась ему незнакомой. Деревья сбросили листву, на землю лег снег – картина изменилась до неузнаваемости.
В свете автомобильных фар проявился из темноты полуразрушенный домик отсутствующей охраны, а дальше уже была двухкилометровая узкая дорога, которая должна вывести прямо к дому, и на этой усыпанной снегом дороге четко пролегли колеи от автомобильных шин. Было заметно, что редко здесь проезжают машины.
Когда деревья расступились, открыв взорам обширную заснеженную лужайку, Китайгородцев не смог сдержать возгласа удивления: дом, который он привык видеть безжизненным и мрачным, был ярко освещен. У высокого крыльца стояли две машины.
– У них, похоже, гости, – процедил Хамза.
Гости – это плохо. Это помеха. Китайгородцев понимал.
Подъехали ближе.
– Здесь Лисицын, – определил Хамза.
Точно: знакомые «Бентли» и «Лендровер». Час от часу не легче.
Возле машин никого не было. В машинах тоже.
– Пошли! – скомандовал Хамза и стал первым подниматься по ступеням.
Лапутин и Китайгородцев последовали за ним.
Хамза повращал ручку старомодного звонка. Долго ждали, но никто к ним не вышел. Тогда они просто открыли дверь, которая была не заперта, как оказалось.
Массивная люстра скупо освещала огромный безлюдный зал.
– Как думаешь, где они все могут быть? – спросил Хамза Китайгородцева.
Тот выразительно указал взглядом на лестницу, ведущую на второй этаж.
Хамза попросил Лапутина осмотреть помещения первого этажа, а сам пошел наверх, жестом позвав за собой Китайгородцева.
И наверху тут и там горели светильники. Створки дверей, за которыми начиналась анфилада, были распахнуты. Хамза направился туда. В первом же зале, стены которого были увешаны картинами, Китайгородцев обратил внимание Хамзы на портрет Стаса Георгиевича Лисицына. Тот всмотрелся в изображение человека на портрете, одетого как царедворец, и по тому, как смотрел, стало ясно, что он удивлен.
Следующие комнаты на их пути тоже были освещены и тоже безлюдны. И ни звука во всем доме. Анфилада тянулась долго, десяток залов, никак не меньше. Были залы, мрачные на вид. Обшитые темным деревом, с пурпурным бархатом штор и потемневшей бронзой неярких светильников. Два или три зала выглядели повеселее, живость им придавала торжественная позолота, красный атлас мебельной обивки, да и сама мебель здесь была не тяжеловесно-основательной, а вычурной – стиль разгульных французских королей. Но по-прежнему Китайгородцеву казалось, что он находится среди декораций – не было у него ощущения того, что люди здесь живут каждодневной будничной жизнью.
За анфиладой находилась лестница, ведущая вниз. И там, внизу, слышались голоса. Пока еще невнятные, практически не различимые, но там явно кто-то был. Хамза и Китайгородцев спустились вниз. Здесь тоже были комнаты, но не такие помпезные, как наверху. Мебель попроще, площадь комнат поменьше – для челяди, наверное, или для не заслуживших особого почтения гостей. Настоящий лабиринт, где легко можно было заплутать. Хамза с Китайгородцевым шли, ориентируясь по звучащим в глубине этого лабиринта голосам.
Первым они увидели одного из охранников Стаса Георгиевича. Охранник их признал, и похоже было, что он сильно удивился. Дорогу в комнату он им не преградил. В комнате был Стас Лисицын, собственной персоной. Одет в пальто, словно только что вошел. Он был мрачен, как проигравший битву маршал. И он тоже, кажется, был удивлен появлением гостей в столь поздний час. Смотрел на вошедших, ожидая разъяснений.
– Здравствуйте, – сказал ему Хамза и больше ничего говорить не стал.
– Вы здесь зачем? – осведомился после долгой паузы Лисицын.
– Я вот его привез, – соврал Хамза, кивнув на Китайгородцева.
Ахинею нес, конечно, но Лисицын на его вранье никак не отреагировал, поскольку его мысли были
