заняты совсем другим.
– Никого нет! – сказал он, и сквозь удивление в его словах прорвалась растерянность.
– Простите? – вопросительно произнес Хамза, искренне удивившись услышанному.
– Нет их! – повторил Лисицын, нервно разведя руками.
– Уехали? – уточнил Хамза.
– Не знаю!
То есть самого Лисицына Михаил и Наталья Андреевна в известность не поставили. И если это так, тогда «уехали» – это неправильное определение. Правильное – бегство. Они сбежали.
Они осмотрели весь дом, комнату за комнатой. Добрались и до помещений на втором этаже, которые еще недавно занимали Наталья Андреевна и Михаил. Их одежда, их вещи – по ним угадывалось недавнее присутствие людей. Китайгородцев обратил внимание на царящий здесь порядок. Похоже, что собирались основательно, без спешки. Уехали наверняка машиной.
– Машины Михаила нет? – спросил Китайгородцев у Лисицына.
– Нет.
Погрузились и уехали.
Подгадав момент, когда их никто не мог услышать, Хамза спросил у Китайгородцева:
– Заметил ты что-нибудь? Какие-то следы присутствия здесь третьего.
– Да.
– Правда?! – удивился Хамза. – Где?
– На первом этаже, в одной из комнат.
– Пойдем-ка! – сказал озадаченный Хамза. – Покажешь мне. Я ничего такого не увидел, если честно.
Вдвоем они спустились по черной лестнице, которой завершалась анфилада второго этажа. В лабиринте помещений первого этажа Китайгородцев почти сразу отыскал искомое. Сдвинул задвижку, распахнул дверь. Ничем не примечательная комната, одна из многих. Хамза разглядывал ее обстановку, не переступая порога, и пытался понять, что именно могло привлечь внимание его спутника. Понять не получилось.
– Я не вижу ничего, – пожал он плечами.
– Здесь нет пыли, – сказал Китайгородцев. – Идеальная чистота. Совсем не так, как в других комнатах. Как будто старательно ликвидировали все следы присутствия здесь человека.
Теперь и Хамза увидел: очень чисто, неестественно чисто.
– И еще замок этот, – потянул задвижку Китайгородцев. – Единственная комната из тех, где есть мебель, есть окна, то есть жилая, которая запирается снаружи, но изнутри замок открыть нельзя. Здесь запросто могли кого-то запирать.
И получалось, что тот, третий, все-таки был.
– Задвижка совсем новая, – сказал Китайгородцев. – Недавно ставили. Может быть, уже после того, как я увидел этого умершего генерала за окном. И они, чтобы подобное не повторилось, решили подстраховаться.
Лисицын так и не снял пальто. Он сидел в кресле в одной из комнат второго этажа и пил коньяк. Двое его охранников бродили по пустому дому, как неприкаянные. Обстановка мрачная. Так бывает, когда покойник в доме.
– Стас Георгиевич, прошу меня правильно понять, – сказал Хамза. – Это не праздное любопытство, поверьте. Что происходит?
Лисицын отхлебнул коньяка, ответил неохотно, не глядя на собеседника:
– Семейные дела.
– И все-таки, – проявил настойчивость Хамза. – Они уехали. Почему? Куда? Кто тут был третий? Вы в курсе?
Лисицын еще больше помрачнел. Хамза ждал ответа. Отвечать Лисицын не хотел.
– Это наши семейные дела! – повторил он с нажимом.
И не лезь, мол, в них, если не хочешь нарваться на грубость.
– Я бы во все это не вмешивался, – сказал Хамза. – Если бы до меня не дошли кое-какие слухи. Касательно вас… А мы пустяками не занимаемся, вы в курсе, я надеюсь, – нагнетал страсти Хамза, чтобы деморализовать собеседника.
Лисицын был заинтригован и уже оставил свой коньяк.
– На вас готовят покушение, – сообщил Хамза.
Лисицын на глазах трезвел.
Хамза ничего больше не добавил. Он запустил пробный шар и теперь ждал, чем партнер ответит.
– Ты шутишь? – спросил Лисицын, не поверив до конца в услышанное.
– У вас разве нет врагов?
– Что за чушь! – пробормотал Лисицын.
Китайгородцев видел, как Стас Георгиевич лихорадочно пытается сообразить, что все это может означать.
– Это никак не может быть связано с вашими родственниками? – пытался добиться искренности Хамза. – С этим третьим, например, который здесь жил.
– Полная чушь! – уже уверенно ответил Лисицын.
– То есть вы не ждете неприятностей? – не поверил Хамза.
– Нет!
– И даже предчувствий никаких недобрых?
– Нет!
– А если, предположим, шестнадцатое ноября, – вроде бы задумчиво произнес Хамза, но смотрел он зорко. – Что за день такой в вашей жизни? Чем примечателен?
– Шестнадцатое, – пробормотал Лисицын, роясь в памяти. – Шестнадцатое ноября… Пятнадцатое… Пятнадцатое? – Как будто ему что-то вспомнилось.
– Шестнадцатое! – твердо повторил Хамза.
– Что за черт! – хмурился Лисицын. – И что – шестнадцатого меня будут убивать?
Хамза ничего не ответил, но его взгляд был красноречивее всяких слов.
– Шестнадцатое! – прозрел, наконец, Лисицын. Он замер, потрясенный сделанным открытием.
И Китайгородцев тоже обмер. Потому что, если до сих пор в нем еще теплилась надежда на то, что произошла какая-то ошибка и про шестнадцатое – это несерьезно, это блеф, и ничего такого шестнадцатого ждать не надо, сейчас, именно в эту минуту, он понял, глядя на Лисицына, – не блеф. Шестнадцатое – не пустой звук для Лисицына. Особенный какой-то день. И когда наступит шестнадцатое ноября, Китайгородцев пойдет несчастного этого Лисицына убивать.
Кажется, Лисицын сломался после этого. Он все еще смотрелся хозяином, но когда удавалось заглянуть ему в глаза, в них можно было увидеть растерянность и страх.
– Но это точно – про шестнадцатое? – добивался он ответа от Хамзы.
Хамза выразительно кивал, но до объяснений так и не снизошел. Он сразу перевел разговор в практическую плоскость, дожимая деморализованного собеседника.
– Мы можем взять вас под охрану, – сказал Хамза. – У нас пять дней… Четыре дня фактически, – поправил сам себя, взглянув на часы. – Не так уж много времени, но что-то можно придумать, разработать комплекс мер. Вывезем вас в безопасное место, людей надежных к вам приставим…
Когда он сказал про надежных людей, Лисицын посмотрел на Китайгородцева. Наверное, рассчитывал, что того ему дадут в телохранители. Китайгородцев не выдержал и опустил глаза.
– Возможно, надо будет в милицию обратиться, – сказал Хамза.
Китайгородцев настороженно поднял глаза на шефа.
– Не надо никакой милиции! – нервно отмахнулся Стас Георгиевич.
– А почему? – будто бы удивился Хамза.
Лисицын занервничал сильнее.
Если бы он повторил свою недавно озвученную мысль о том, что дело семейное и не надо сюда посторонних впутывать, это могло бы сойти за причину. Но он дрогнул, и дело, следовательно, было совсем
