Владимир Гриньков
Убить страх
«Как дела, ментовская жена?»
Катя испуганно подняла глаза. Она сама не могла понять, чего испугалась, но на душе было мерзко, как будто ее неожиданно застали за каким-то неприглядным делом. Она инстинктивно прикрыла рукой листок бумаги с этой единственной написанной на нем фразой: «Как дела, ментовская жена?» Урок только начался, и класс еще не успокоился, в воздухе витал вольный дух пятнадцатиминутного перерыва, и никто-никто не смотрел на Катю, никто не выдал своего интереса к ней и к ее реакции на злополучный листок. Но ведь это сделал кто-то из них, кто-то один из ее тридцати гавриков, и теперь он сидел, возможно, тайком наблюдал за ней, и она чувствовала себя неуютно и мерзко под этим неуловимым потаенным взглядом. Листок был обычный тетрадный, в клеточку, и фраза эта дурацкая была написана обычной синей пастой, и вот эта обычность никак не укладывалась в Катиной голове. Она прикрыла глаза рукой, защищаясь от изучающего взгляда, и судорожно вздохнула. Ей стало так плохо, что захотелось плакать. Уйти в учительскую и разреветься там. Господи, откуда в них это, у этих пятнадцатилетних? Зачем они такие, почему? Что он хотел сказать этой запиской, ее неизвестный корреспондент? Что он презирает ее как жену милиционера? Или что он уже в восьмом классе и теперь ровня ей, училке? Зачем он это написал? Тут она подумала, почему именно «он»? Может быть – «она»? Нет, дерзость мальчишеская, девчонка на такое не способна. Все-таки – «он». Катя осторожно взглянула на класс, по-прежнему прикрывая глаза рукой. Кто же это пошутил с ней так жестоко? Или не пошутил?
– Тише, ребята, – сказала она, с удивлением обнаруживая, как тих и бесцветен ее голос. – Не шумите так. Тема сегодняшнего урока – роман Льва Николаевича Толстого «Война и мир».
Для начала он выкурил одну за другой две сигареты. Пуская дым кольцами, с удивлением обнаружил, что абсолютно спокоен. То есть как таковая присутствует осторожность, а вот страха нет, совершенно. Осознание этого придало ему уверенности. Теперь он чувствовал себя сильным. «Я – как зверь, вышедший на охоту, – подумал он. – Стремителен и ловок».
Стремителен и ловок – эта мысль понравилась ему больше всего. Он не жил сейчас, он играл какую-то роль, роль человека, о существовании которого раньше даже не догадывался. Он не знал, что может жить вот так: с щемящим чувством ожидания охоты, с уверенностью, что все будет хорошо! Он достал еще одну сигарету и закурил. Эта сигарета будет последней. Сейчас он докурит ее и пойдет. Ему было приятно это чувство томительного ожидания, и он оттягивал и оттягивал тот миг, когда надо будет подняться и идти. Он еще успеет. Сегодня его день. Где-то высоко в небе летел самолет, оставляя за собой длинную белую полоску. «Летит, занят своими делами. И никакого интереса к происходящему здесь, на земле». Летчик там, а он здесь. И у каждого из них свой путь и свои заботы. Он поднялся и осмотрелся по сторонам. Пустынное место, хорошее. Рано утром люди любят выгуливать здесь собак, а днем нет никого. Только эти деревья и он – охотник. На лес, правда, мало похоже, скорее на старый заброшенный парк, но это ничего. Он пошел между деревьями, изредка посматривая по сторонам, но вокруг по-прежнему было пустынно и тихо. Через несколько минут он вышел к тропе. Дождей не было уже несколько недель, и земля на тропе была утоптанная и гладкая – ничем не хуже асфальта. Он встал за дерево и застыл в ожидании. Здесь редко кто ходит. Закончив смену, заводские садятся в автобусы и едут в город, огибая этот лесок стороной. И только самые нетерпеливые бегут напрямик по тропе, выигрывая пять или десять минут.
Он потянулся за пачкой, но вдруг вспомнил, что сейчас курить ни в коем случае нельзя, и пожалел, что не выкурил еще одну сигарету там, на поляне. А здесь не надо оставлять лишних следов, ни к чему это.
Минут через пять он услышал шаги. Кто-то уверенно и быстро шел по тропе со стороны завода. Шаги были глухие и основательные. «Мужчина», – понял он, прижимаясь плотнее к стволу дерева. Это действительно был мужчина, лет сорока, лысоватый, с простым озабоченным лицом. Левую руку мужчина держал в кармане, а в правой дымилась сигарета. Мужчина прошел совсем близко, метрах в трех, и сюда, под дерево, потянуло сигаретным дымком. Через минуту мужчина исчез между деревьями, только дымок этот и остался.
Он подумал, что неплохо все-таки было бы закурить. Но сигарета помешает в случае чего. Он оперся на дерево и прислушался. Было тихо, только шелестела нежно листва. «Хорошо-то как», – подумал он. Напряжение исчезло совершенно, теперь он был совсем спокоен. Часы показывали половину третьего. Еще час здесь можно постоять, но не больше – потом появятся люди, возвращающиеся с первой смены, тогда уже здесь делать будет нечего. Он присел на траву, прислонившись спиной к дереву. Теперь тропа лежала у него прямо перед ногами, и он подумал, что все-таки расположился слишком близко, надо бы держаться подальше. И только он подумал об этом, как справа от него появилась женщина. Она несла две авоськи, тяжелые, судя по всему, и он успел, пригнувшись, метнуться за дерево и замереть, прежде чем она приблизилась. Она не видела его, так ему показалось, по крайней мере. На всякий случай он следил за ее лицом, но она шла, глядя себе под ноги, и казалась абсолютно спокойной. У этих пятидесятилетних теток обычно и бывают такие лица: невозмутимость им придают прожитые годы.
Когда женщина прошла, он понял, что просто должен покурить. Бросив взгляд на пустынную тропу, он развернулся и быстро пошел прочь, в сторону поляны, на которой сидел совсем недавно. Там, на поляне, он опустился в примятую траву и жадно закурил. Покончив с первой сигаретой, он тут же достал из пачки следующую, при этом его взгляд упал на часы. Три. Только теперь до него дошло, что все сорвалось, что сегодня уже ничего не будет, и это его взбесило. Он зло швырнул в сторону окурок и поднялся. Что ж, сегодня – не судьба! Он дошел до тропы, опять взглянул на часы. Надо уходить отсюда. Он придет сюда завтра, только сделает это несколько раньше. И тогда у него появится шанс.
Он вышел на тропу и зашагал к городу. При этом насвистывал песенку, но свист получился не удалой и не веселый: это он досаду свою, свое раздражение выпускал, как пар. За все время его никто не обогнал, никто не попался ему навстречу, и только минут через пять он увидел впереди девушку. Она, наверное, работала на заводе и опаздывала на вторую смену, потому что шла очень быстро, почти бежала, и он отметил, как очаровательно ее раскрасневшееся личико. Она даже не взглянула на него, пробежала мимо, и он при этом посторонился, уступая ей дорогу, а когда она пробежала, обернулся ей вслед. Ей лет двадцать, не больше, и она очень недурна собой – это он для себя отметил. Юбка на ней была короткая, и он, доставая из кармана кожаные перчатки, с металлическими кнопками на внешней стороне, смотрел, не отрываясь, на ее ноги. Когда она скрылась за деревьями, быстро пошел следом за ней, на ходу натягивая перчатки, и через минуту снова увидел ее. Это его подстегнуло, он пошел быстрее, временами переходя на бег, желая только одного – чтобы она не оглянулась и чтобы ему никто не помешал. Расстояние между ними сокращалось, и он уже видел родинку на шее девушки. И когда до нее оставалось метра четыре, он бросился к ней, не сводя взгляда с этой шеи и с этой родинки. Девушка слишком поздно услышала шум за своей спиной и лишь в последний момент попыталась оглянуться, но было уже поздно! Он уже настиг ее и, подпрыгнув, обрушился девушке на спину, одновременно обеими руками зажимая ей рот. Она рухнула как подкошенная и забилась в дорожной пыли, но он сидел на ней верхом и все сжимал и сжимал рот, так что она могла лишь мычать, исступленно и отчаянно пытаясь разжать его руки. Она даже пробовала царапаться, но ногти ломались о металлические кнопки, и он подумал с удовлетворением, что здорово угадал с этими перчатками: они спасут его руки. Девушка ослабевала, ее движения становились все бессмысленнее, сопротивление было уже вялым, а через минуту он почувствовал, как ее тело обмякло под ним, и тогда он ее отпустил. Она лежала, уткнувшись лицом в пыль, ее левая рука была неестественно подвернута, худенький локоть торчал кверху. Он стряхнул пыль со своих брюк, потом, хотя и не с первой попытки, взвалил девушку себе на плечи и быстро пошел прочь от тропы, к поляне, на которой курил сегодня. Девушка показалась ему тяжелой, и он весь взмок, пока дошел до места. На поляне он опустил девушку на траву, распрямился.
Она лежала на спине, раскинув руки, и он подумал, что она здорово перепачкалась в дорожной пыли. Прежде чем снять перчатки, он носком ботинка задрал повыше ее юбку, и теперь девушка нравилась ему еще больше: ее беспомощность придавала ему уверенности. Он бросил перчатки в траву и только теперь заметил, как дрожат его руки. Достал сигарету, закурил, но в горле было сухо, и он закашлялся, прикрыл рот рукой, боясь, что его услышат, потом загасил сигарету и подошел к девушке. Она по-прежнему не подавала признаков жизни. Он попробовал нащупать пульс, потом присложил ухо к ее груди, но не мог понять, жива она или нет. «А какая мне, собственно говоря, разница», – подумал он.
