наших подсадных посетителей, чтобы никого из посторонних. Это второе.
– Это обязательно? – вздохнул Горецкий, который уже понял, что сегодня он себе не принадлежит.
– Со мной летит якобы моя жена, а на самом деле проститутка. Не хватало, чтобы ее кто-либо в ресторане случайно узнал. И теперь третье и самое главное. Я везу дочь Ведьмакина, предупреди Калюжного, может быть, он захочет на нее взглянуть.
– Как дочурка? – игриво осведомился Горецкий.
– Я бы женился.
– Как ее зовут?
– Катя.
– Катя, – эхом повторил Горецкий. – Красивое имя.
Он поднял глаза, увидел выражение лица Иванова – Ведьмакина и дрогнул.
– Что?! – спросил быстро.
– Катя, – произнес Иванов так, будто пробовал это имя на зуб. – Катя… Алтынов…
Он сфокусировал свой взгляд на Горецком и неуверенно сказал:
– Я его из-за Кати хотел убить.
– А кто такая Катя – вы знаете? – напористо спросил Горецкий.
– Нет, – покачал головой Иванов. – Не знаю.
Едва самолет поднялся в воздух, Катю стошнило.
– Ничего-ничего, – невозмутимо приговаривал сидевший рядом Корнышев, помогая своей незадачливой спутнице управиться с гигиеническим пакетом.
Потом он едва ли не на себе доволок до туалета Катю, которую не слушались ее собственные ноги, и лично умыл ее с нежностью и тщанием, словно был он заботливой мамкой. И по-прежнему он приговаривал:
– Ничего-ничего, так мы быстрее протрезвеем.
Катя норовила заглянуть в зеркало, но она сейчас была бледна и некрасива, и Корнышев пригибал ее голову к рукомойнику, чтобы она не испугалась собственного отражения.
Когда они вернулись на свои места, Катя очень быстро заснула, прикорнув на плече у Корнышева, и проспала весь полет. Очнулась она, когда самолет стал снижаться. Прильнула к иллюминатору. Уже можно было разглядеть внизу кубики домов, ниточки дорог и зеленые пятна лесных массивов.
– Прилетели? – спросила она недоверчиво.
– Сейчас будем в Москве.
– Что я наделала! – прошептала Катя.
Обернулась к нему, и он увидел ее испуганные глаза.
– Я боюсь! – сказала она.
– Чего?
Она нервно пожала плечом в ответ.
Самолет приземлился, подкатил к зданию аэропорта, вот-вот должны были подать трап, а протрезвевшая и раскаявшаяся в собственном безрассудстве Катя сидела, сжавшись в комок, и хотела бы, наверное, этим же самолетом немедленно улететь обратно на Кипр, но поправить уже ничего было нельзя.
Нахохлившаяся, как воробей, Катя в сопровождении Корнышева и Эльвиры дошла до зоны пограничного контроля, отстояла очередь, подала с обреченным видом пограничнику свой паспорт, и Корнышеву было видно, как она удивилась, когда ей вернули паспорт, предварительно шлепнув в него отметку о въезде в Россию. Дорога ей была открыта. Но ей не верилось, что все произойдет так прозаично и совсем нестрашно.
Корнышев прошел погранконтроль. Катя уже успела пообщаться с таможенниками и дожидалась его в зоне прилета.
– Я в Москве! – произнесла она недоверчиво.
– Вот как все просто! – снисходительно сказал Корнышев.
– Я боялась!
– Чего?
– Того, что меня арестуют! – смущенно улыбнулась Катя.
Корнышев рассмеялся ей в ответ.
– Чепуха! – сказал он. – Вы прилетели в лучший город на Земле, и здесь не может быть плохо!
– Это правда! – счастливо зажмурилась Катя.
К ним присоединилась Эльвира.
– Можем ехать, – сказал Корнышев.
Горецкий их уже ждал. Он вынырнул из-за спин таксистов, очень натурально изобразил радость от встречи с «семейством Корнышевых», Корнышеву пожал руку, Эльвире бросил короткое и свойское «привет!», а Кате поцеловал ручку, чем поверг ее в смущение.
– Это мой друг, – представил его Корнышев. – Зовут Илья. И он сегодня всю ночь будет катать нас по Москве.
– С удовольствием! – изобразил энтузиазм Горецкий.
Когда Катя уже села в машину, Горецкий шепнул Корнышеву:
– Похожа на отца!
Корнышев кивнул в ответ.
– Калюжный нас ждет, – сообщил Горецкий.
– Где?
– В «Ермаке».
Но сначала, как и обещал Корнышев, они отправились на Нижнюю Масловку. Катя смотрела вокруг широко раскрытыми глазами. Вокруг было так много интересного, чего никогда не заметит москвич и что способен оценить только тот, кто уже не надеялся когда-нибудь снова увидеть Москву. Здесь все машины были с левым рулем и двигались они по правой стороне дороги. Здесь на автобусных остановках стояли бледнолицые люди, и среди них не было ни одного киприота. Здесь на рекламных щитах все было написано по-русски, а уже успевшие позабыться названия улиц и объектов на дорожных указателях звучали чарующей музыкой: «Ул. Петрозаводская», «Северный речной вокзал», «Войковская». С Ленинградского проспекта – на Третье транспортное кольцо, и вдруг на дорожных указателях крупно: «Ул. Нов. Башиловка», «Ниж. Масловка». Катя покачала головой.
– Не верю! – прошептала она.
Знакомые дома она увидела издали. Подалась вперед. Корнышев наблюдал за ней невозмутимым взглядом дрессировщика, который видел ожидаемые реакции и не имел повода для беспокойства.
Они проехали до Савеловского вокзала, развернулись, и все это время Катя обеспокоенно вертела головой, пытаясь высмотреть оставшийся за спиной родной квартал, но они вскоре вернулись, подъехав с другой стороны, Горецкий сбросил скорость и сказал, показав рукой на серый асфальт тротуара:
– Вот здесь я сегодня стоял и держал включенным свой телефон.
И Катя испытала очередное потрясение, осознав, что недолгие несколько часов тому назад она стояла по колено в воде Средиземного моря и слушала звуки этой вот улицы, а этот человек, друг доброго волшебника Корнышева, стоял здесь на тротуаре с включенным телефоном, наверняка вот этим, который сейчас болтается у него на поясе, чтобы Катя жадно ловила звуки города, в котором в ту минуту ей даже не мечталось побывать, потому как глупо мечтать о том, что все равно никогда не сбудется. И вдруг она волшебным образом перенеслась в Москву и оказалась там, где еще недавно стоял этот человек с телефоном, и это было невероятно, необъяснимо и совершенно сказочно.
– Остановите! – попросила Катя.
Выскользнув из салона автомобиля, пошла по тротуару и вдруг закружилась в танце, охватывая восторженным взглядом дома, деревья, машины, лица людей. У нее было такое по-детски счастливое выражение лица, что проходившая мимо женщина улыбнулась ей.
– Здравствуйте! – сказала ей Катя. – Я дома!
Посетителей в ресторане «Ермак» было немного, и почти всех их Корнышев знал в лицо, но он демонстративно никого не признал. Официант в псевдонародном костюме проводил их
