Корнышев прыгнул на звук распрямившейся пружиной, наткнулся на Коляна, сбил его с ног, оседлал и молотил наугад кулаками, добивая поверженного врага. Когда Колян под ним превратился в мягкий и податливый мешок, Корнышев просипел:
– Не ходи-и-и… зде-е-есь… бо-о-ольше…
Колян вряд ли его услышал. Он истекал кровью и был очень плох.
В драке Корнышеву расквасили еще не успевшее зажить лицо. Сочилась кровь. Клава обрабатывала раны, прикасаясь к ним не просто осторожно, а с нежностью, но Корнышев все равно нет-нет да морщился, и тогда Клава произносила покаянно:
– Прости!
Было слышно, как в дальнем конце коридора пьяный голос тянул песню. Песня была жалостливая, со всхлипами, но слов почти не разобрать.
– Как я боялась! – сказала Клава. – Я думала, они тебя убьют. Не ожидала, что ты их так побьешь. Ты правда Коляна этого не помнишь?
– Не-е-ет, – просипел Корнышев.
– Он страшный. Я его всегда боялась. Как придет денег у тебя занять… Ты помнишь, как ему одалживал?
– Не-е-ет.
– Одалживал, – вздохнула Клава. – Так это называлось. Когда сто рублей, а когда и триста. И ни разу он денег не вернул. Такой рэкет местный. Ты сам мне рассказывал, как Колян тебя чуть не убил. Еще до того, как я сюда приехала. Он, вроде, денег у тебя просил, а ты не дал. Он – в драку. И потом ты стал ему платить. Откупался, в общем. Только он тысячу просит – ты ему сто даешь. А он злился. Обещал припомнить. Это уже при мне было. А сегодня ты ни с того ни с сего делаешь из него отбивную!
Клава покачала головой. Корнышев этого не видел, но догадался, что он сегодня действовал как-то не так, как сделал бы его двойник. Удивил Корнышев Клаву. Ни ожидала она от него подобной прыти. Клава обрабатывала рану, Корнышев вдруг взял ее руку в свою и осторожно погладил.
– Ты-ы-ы не волну-у-уйся… Не да-а-ам в оби-и-иду…
– Ты какой-то не такой стал, – сказала Клава, не отнимая руки. – Изменился.
Корнышев насторожился.
– Руки гладишь, – сказала Клава. – Никогда раньше так не делал.
Перед сном, прежде чем раздеться, Корнышев сказал:
– Пога-а-аси све-е-ет.
Клава посмотрела на него озадаченно. Что ему свет? И разве видит он его?
Лампочка светила тускло.
– Так ведь нету света, – солгала Клава. – Темно. Или ты какой-то проблеск видишь?
– Н-е-ет, – прошелестел Корнышев.
– Ты раздевайся, – предложила Клава. – Сам сможешь? Или тебе помочь?
– Са-а-ам.
– И я сейчас лягу. Вот только окно открою.
Клава намеренно неспешно возилась у окна, клацала шпингалетами, словно не могла с ними совладать в несуществующей темноте, а сама в это время бесстыже разглядывала раздевающегося Корнышева. Когда он остался в одних трусах, Клава обнаружила, что на теле Корнышева повреждений куда меньше, чем на лице. Чтобы разглядеть получше, Клава приблизилась, медленно ступая по скрипучим доскам пола, словно она нерешительно шла в темноте.
На груди одна рана. И на спине. И больше – ничего. Даже странно.
– Ты помнишь, как горел в доме? – спросила Клава.
– Не-е-ет, – на всякий случай открестился Корнышев.
– Просто удивительно. Почему-то твоя голова пострадала сильнее всего. А на теле повреждений почти нет.
– А ка-а-ак ты ви-и-идишь?! – ужаснулся Корнышев, лихорадочно нащупывая одеяло.
Нырнул в кровать, укрылся.
– Со-о-оврала?! Про-о-о свет!
Клава рассмеялась.
– Ну а что у тебя за пионерская стеснительность?
– Га-а-аси! – сердито шипел Корнышев.
Клава со смехом упала в стоящую рядом с корнышевской скрипучую кровать.
– Ну уж нет, Святослав Геннадьевич, – произнесла она игриво и осторожно прикоснулась кончиками пальцев к плечу Корнышева.
Потом ее взгляд наткнулся на черную маску, и смешливость тотчас же Клаву покинула. Она вздохнула, не сумев сдержаться. Корнышев, угадав состояние женщины, взял ее руку в свою.
Тонкие у нее пальцы. Нежные. Говорили, что она красивая. Как такая женщина могла здесь оказаться?
– Ты-ы-ы не удивля-я-яйся, – прошипел Корнышев, поглаживая руку Клавы. – Ты ра-а-асскажи про наше знако-о-омство.
– Как мы с тобой?..
– Ага-а-а. Зде-е-есь познако-о-омились?
– В Москве.
– Да-а-а?! – непритворно изумился Корнышев.
– А ты не помнишь?
– Не-е-е…
– На вокзале, Слава. Ты шел к вокзалу, чтобы уехать в эту свою тьмутаракань, а я мимо ехала в такси и тебя увидела.
– И что-о-о? – спросил озадаченный Корнышев.
– Я выскочила, догнала тебя. И поехала с тобой. Теперь я здесь.
Последние слова Клава так произнесла, что оставалось усомниться в правильности сделанного ею когда-то выбора.
Тем временем Корнышев пытался собрать разбежавшиеся было мысли.
Врет? Или просто смеется над ним? Но вроде бы серьезно говорит.
Попытался представить себе эту картину. Он идет по улице… Ну ладно, не он сам, а его двойник, но с его обликом, так что почти он… И красивые дамочки, проезжающие мимо на автомобилях, бросаются ему наперерез…
У Корнышева все в порядке было с головой. И с самооценкой тоже. Мужик видный, но не Ален Делон в молодости. И не звезда какая-то, всем тут известная. Обычный прохожий.
Увидела. Выскочила. Догнала.
– Ты меня зна-а-ала?! – спросил Корнышев, еще не смея поверить в догадку, но уже понимая, что никакого другого разумного объяснения попросту не может быть.
– Ну допустим.
Знала!!!
Она кого знала? Двойника? Но у двойника была его, Корнышева физиономия!
– Да-а-авно?
– Целую вечность назад.
Давно! Значит, не двойника знала, а его?!
– Отку-у-уда зна-а-ала? Расскажи-и-и!
– А ты не помнишь?
– Не-е-е…
– Самое странное, Слава, не в том, что ты сейчас не помнишь, когда с тобой приключилась беда, – печально сказала Клава. – А в том странность, что ты тогда на меня смотрел так, будто видел в первый раз. А ведь тогда ты был совсем здоров.
Корнышев притворился, будто спит. Сначала просто лежал неподвижно, потом вспомнил, что еще и дышать надо не абы как, а так, как это свойственно спящим, и засопел размеренно-
