за все заплачено. Лучшие программы – это те, которые из боголюбовского пакета. Все остальные умрут.
– Я же говорил! – сказал Гончаров. – Не надо было упрямиться! Надо было пойти к этому Боголюбову, поклониться…
Насчет поклониться – это он явно переборщил. Потому что Демин бешено завращал глазами и заорал:
– Я тебя сейчас по паркету маслом размажу, советчик! Я из тебя люля-кебаб без соли сделаю!
Я едва успел перехватить взбесившегося Демина, а иначе он запросто воплотил бы свои замыслы в жизнь. К счастью, и Гончаров оказался прытким дядькой, он легко соскочил с места и укрылся за столом. Оттуда, из безопасного, как ему представлялось, далека, он и донес до нас мысль о том, что обо всем этом думает:
– Тут прыгать нечего. Профукали передачу – теперь надо думать, как дальше жить.
23
В ночном клубе «Какаду» было сумрачно и шумно, но вечер еще только начинался, и потому чувствовалась какая-то незавершенность – присутствующие были недостаточно пьяны и девочки- стриптизерши еще не вышли на сцену.
Мы втроем – я, Демин и Светлана – устроились за угловым столиком, где было несуетно и тихо.
– Женя! – сказал мрачный Демин. – Или ты его выкинешь…
Я прекрасно понял, о ком он, но не подал вида.
– Он действует мне на нервы, и я в один не очень прекрасный день все-таки дам волю рукам.
– Ты о ком?
– О Гончарове! – буркнул Илья.
Светлана засмеялась.
– У тебя стойкая антипатия к нему, – определила она.
– Милая моя! Если человек приходит с улицы и с ослиной самоуверенностью начинает нас учить жизни – я нервничаю и плохо сплю!
– Он, конечно, своеобразный человек, – признал я очевидное. – Из тех, кого называют чудаками. Но, согласись, он иногда подбрасывает нам хорошие идеи.
– Например, пойти на поклон к Боголюбову.
– Речь не об этом, – поморщился я. – Согласись, он неплохо придумал с розыгрышем своих друзей детства. И если это легко снять…
– Чепуха! – перебил меня Демин. – Хочешь, скажу, отчего ты с этим Гончаровым носишься? Не из-за идей его, а из-за того, что вбил себе в башку, будто в чем-то виноват перед этим грузчиком. Его, видите ли, с работы из-за нас турнули. Черта лысого! Мы тут вовсе ни при чем, он сам влез в эту историю со своим дурацким удостоверением.
Демин потянулся ко мне через стол и сказал, глядя в глаза требовательно и сердито:
– Он должен уйти! Завтра же!
– Ты не прав, – вмешалась Светлана. – В штат мы, конечно, Гончарова не возьмем, но хотя бы один сюжет с ним отснимем.
– А там будет видно, – поддакнул я.
– Да я его за это время инвалидом сделаю, – сжал кулаки Илья. – Я на него уже смотреть спокойно не могу. Это мы еще сюжет с самолетом не сняли, а только после самолета идет гончаровский сюжет, и это столько дней, что всякое может случиться.
Гончаров просто попал под горячую руку. У нас были неприятности. Демин психовал, и ему нужен был объект, на который можно было бы выплеснуть накопившееся раздражение. Тут как раз поблизости очутился Гончаров. Если бы Гончаров к тому же поменьше открывал рот и не лез со своими дурацкими советами…
– В общем, так, – решил я. – Самолет отодвигаем на потом. Первым снимаем гончаровский сюжет.
Отснимем – и Гончарова пока что можно будет удалить со сцены. А там посмотрим.
– Ты злой, Илья, – вздохнула Светлана.
– Просто я не люблю идиотов.
– Он не идиот. Просто не такой, как все.
– Твоя последняя фраза – это и есть классическое определение идиота.
Они, наверное, еще долго препирались бы, если бы перед нашим столиком вдруг не нарисовался Гена Огольцов.
– О! – сказал Гена. – Вот вас-то я рад видеть!
У нас радости было поменьше, но четвертый стул оставался свободным, и потому избежать Гениного общества не представлялось возможным. Огольцов опустился на стул и махнул рукой куда-то себе за спину:
– Я сижу там, у сцены. Оттуда девчонок лучше видно.
Он хихикнул, и я понял, что Гена уже нетрезв, хорошо успел набраться. Наверное, давно сидит в «Какаду». Демин сердито вздыхал и топорщил усы.
– Да, – сказал Огольцов. – Жизнь – штука такая. – Сделал неопределенный жест рукой. – Несправедливости много.
– Давай лучше о бабах. – Это сказал Демин. – Без философии! А?
Огольцов посмотрел на него долгим взглядом.
– Мужики! – сказал он с надрывом. – Я знал, что так будет, что вы меня будете держать за козла, но я ведь ни при чем!
Все-таки Демин прав – уж лучше о бабах, чем слушать пьяные признания в любви.
– Я же за вас, мужики! Я сражался!
На Генином лице была маска страдания. Даже слезы выступили.
– Скажи-ка, – попросил я. – А вот если бы мы с Боголюбовым договорились…
Гена замер и воззрился на меня.
– Не было бы таких проблем, да?
Гена задумался.
– Не знаю, – признался он после долгой паузы. – Не могу отвечать за других.
– А если поразмышлять?
– Ну, если только поразмышлять. – Огольцов в задумчивости потер переносицу. – Внутри своего пакета Боголюбов, наверное, мог бы поставить вас в прайм-тайм. Хорошие программы у него есть, но такой по- настоящему сильной, как ваша, нет. И он, мне кажется, это понимает.
– Значит, все дело только в нашей неуступчивости?
– Разве я такое говорил?
– А если поразмышлять? – опять предложил я.
В ответ Гена протестующе замахал руками.
– Только не надо во всем видеть заговор!
Я понимал, почему он так возбудился. Если заговор, то тогда и он, Огольцов, заговорщик. А он заговорщиком быть не хотел, он хотел быть нашим другом.
– Вы должны понять, – сказал Гена, – что есть вещи объективные. Да, образовался телевизионный монстр, боголюбовская компания, и рядом с этим монстром всем, кто помельче, очень и очень неуютно.
– Этот монстр скоро всех передавит, – с мрачным видом напророчествовал Дёмин.
– Не всех, конечно, – пожал плечами Огольцов. – Какая-то мелочевка останется.
Мелочевка – это он хорошо сказал. Крупняк и середнячков слопают, а мелочевку оставят – чтобы показать, что конкуренция все же имеет место быть, и еще чтобы затыкать дыры в эфире. Например, по ночам, как в нашем случае.
– И тебя Боголюбов съест! – мстительно сказал Гене Демин.
– Подавится.
Конечно, не съест, тут я был с Геной согласен. Он человек осторожный, не нам чета, и на рожон никогда не лезет.
