охватываемое постмодернистской текстологией, оказывается более широким, нежели это возможно охватить посредством традиционной устоявшейся терминологии. Так, в качестве типичной в стилистическом отношении может рассматриваться в данном случае констатация нестабильности письма как самоорганизующейся вербальной среды у Фуко: 'регулярность письма все время подвергается испытанию со стороны своих границ, письмо беспрестанно преступает и переворачивает регулярность, которую оно принимает и которой оно играет; письмо развертывается как игра, которая неминуемо идет по ту сторону своих правил и переходит таким образом вовне'; в контексте концепции трансгрессии (см. Трансгрессия) постмодернизм, фиксируя выход мысли за очерчиваемые традиционным языком границы, оперирует такой метафорой, как 'обморок говорящего субъекта'. Аналогично векторная ориентация неравновесной системы на переход к состояниям, выходящим за те границы, которые дедуктивно очерчиваются линейной логикой эволюционного разворачивания наличного ее состояния, метафорически фиксируется в постмодернизме посредством сразу нескольких параллельно оформляющихся понятийных рядов, задающих целый веер терминологических версий описания указанного перехода, - причем для фиксации последнего нередко используются и метафорические средства. Так, в терминологии Бланшо осуществление такого перехода сопрягается с состоянием 'экстаза' в его этимологическом значении экстазиса как смещения, превосхождения. В этом контексте феномен нелинейного перехода сопрягается Бланшо с метафорическим 'безнадежным и не ведающим вожделением,… вожделением того, чего невозможно достигнуть, и вожделением, отвергающим все то, что могло бы его утолить и умиротворить, стало быть, вожделением того бесконечного недостатка и того безразличия, которые суть вожделение, вожделением невозможности вожделения, несущим невозможное,… вожделением, которое есть достижение недостижимого'. - Очевидно, что понятый таким образом нелинейный переход может быть поставлен в соответствие с анализируемым синергетикой переходом системы - в процессе бифуркационного разветвления эволюционных путей - к принципиально новому состоянию, возникающему вследствие случайной флуктуации и не являющегося вытекающим из прошлых состояний системы. Однако терминологическая сопряженность такого перехода в постмодернистских аналитиках с экстазисом сообщает ему специфическую окрашенность, позволяющую выражать подобную интенцию системы посредством понятия 'желания'. И если совершенно правомерной является высказанная в литературе интерпретация постмодернистски понятого 'желания' как результата переосмысления феномена интенциональности (в хайдеггеровском и гуссерлианском понимании последней) в духе векторно направленной на текст иррациональной силы, то позволительной представляется и более широкая трактовка семантики 'желания' в постмодернизме. Последний в целом рефлексивно определяет себя (посредством введенного В.Лейчем термина) как 'желающую аналитику', и метафорика желания является для постмодерна практически универсальной. Исходя из этого, становится понятной интенция постмодерна к своего рода эротизации процесса означивания текста. Так, например, предлагая понятие 'хора' для обозначения исходной 'неэкспрессивной целостности, конструируемой импульсами в некую постоянную мобильность, одновременно подвижную и регламентированную', в качестве данных 'импульсов' Кристева рассматривает 'пульсационный бином 'либидо'. Характерны в этом контексте интенции постмодернизма сопряжения текстуальной сферы со сферой телесности: попытки Кристевой материализовать 'хору' в 'эрогенном теле', персонифицируемом в фигуре Матери; апелляции Р.Барта к текстуальному 'эротическому телу' и т.п. Так, например, эксплицитно фиксируя антропоморфизм своей системы метафор, Р.Барт успешно эксплицирует посредством последних идею смыслопорождения, - по его словам, 'текст… это образ, анаграмма человеческого тела… Но речь идет именно о нашем эротическом теле. Удовольствие от текста несводимо к его грамматическому функционированию, подобно тому как телесное удовольствие несводимо к физиологическим отправлениям организма'. Аналогичные вне-концептуальные метафоры, значимые своими коннотативными (в контексте европейской философской традиции) значениями встречаются и у Делеза: например, 'моя любовь заставляет двоящиеся и ветвящиеся серии резонировать друг с другом'. Важную (и практически центральную) роль для передачи феномена неравновесности играет в этой системе выражения постмодернистская метафора 'аффекта'. Кристева, например, выделяет особые точки смыслообразования, когда 'парадоксальное мгновение антитетической метафоры оказывается мгновением предельного аффекта'. Если понятие 'желания' выражает в постмодернистском языке общую нестабильность системы, ориентированной на переход в иное состояние, то понятие 'аффекта' в этой системе отсчета фиксирует ту особую процессуальную нестабильность самого этого перехода, которая может быть сопоставлена с зафиксированным синергетикой протеканием процессов в режиме blow up - т.е. 'с обострением'. В контексте ориентации постмодернизма на исследование феноменов нестабильности, проявляющих не только эволюционный потенциал линейного разворачивания исходных свойств, но и нелинейный потенциал перехода к радикально новому непредвиденному состоянию (см. Неодетерминизм), особое значение приобретает осмысление феномена новизны и принципиальной множественности состояний. Механизм возникновения последней оказывается в фокусе внимания постмодернистской философии: как пишут Делез и Гваттари, 'поистине мало сказать 'Да здравствует множественное!', ибо призыв этот трудно выполнить… Множественное нужно еще создать'. Постмодернистская текстология, исследующая нестабильность письма как порождающую плюральную новизну, использует (в силу того, что категориальный аппарат философии постмодерна находится в процессе своего развития) наряду с понятийными средствами постсоссюрианской лингвистики (см. Соссюр, Язык) и метафорическую терминологию, апеллируя к тем семантическим коннотациям, которые обретают используемые конструкты в контексте западной философской традиции. Так, например, Р.Барт обозначает нелинейный характер процессуальности письма (см. Скриптор) как 'эротику (в самом широком смысле этого слова)', понимая под таковой 'порыв' и 'открытие чего-то нового'. В контексте 'эротики нового' фраза - в отличие от законченного ('идеологичного' в смысле легитимности единственного значения) высказывания - 'по сути своей бесконечна (поддается бесконечному катализу)' (Р.Барт). А в метафорике Р.Барта, 'в противоположность стереотипу все новое явлено как воплощение наслаждения'. Именно поэтому, касаясь проблемы нон-финальной вариабельности означивания, семиотической неисчерпаемости текста как самоорганизующейся открытой среды, мы, по формулировке Р.Барта, вступаем в ту 'область, которую можно назвать Эросом языка'. Согласно оценке Р.Бартом концепции означивания Кристевой (см. Означивание), 'теория текста открыто определила означивание… как арену наслаждения'. Исходя из этого, созданная самим Р.Бартом текстологическая концепция оценивается им в этом отношении как 'гедонистическая теория текста'. В постмодернистской системе отсчета смысл (le sens) понимается как 'порожденный чувственной практикой (sensuelle-men)', и таковая может быть реализована лишь посредством процедуры чтения: 'одно только чтение испытывает чувство любви к произведению, поддерживает с ним 'страстные' отношения. Читать - значит желать произведение, жаждать превратиться в него' (Р.Барт). В акте означивания, однако, проявляет себя, другой (встречный) вектор желания, идущий со стороны текста: 'живое начало текста (без которого, вообще говоря, текст попросту невозможен) - это его воля к наслаждению'. Текст рассматривается в постмодернизме не только как потенциально открытый означиванию, но как ориентированный на него и демонстрирующий свое желание означивания: 'текст… должен дать мне доказательства того, что он меня желает' (Р.Барт). Таким образом, 'смысл, будучи воплощенным вожделением, возникает как бы по ту сторону языкового кода' (Р.Барт). В соответствии с этим текстологическая аналитика артикулируется постмодернизмом как 'наука о языковых наслаждениях, камасутра языка', которая постулирует 'эротическое отношение' к тексту (Р.Барт). В этой системе отсчета постмодернизм противопоставляет такие типы текстуальных стратегий, как 'удовольствие' и 'наслаждение', сопрягая их, соответственно, с классической и современной культурными традициями. В системе метафорики постмодернизма аксиологический акцент, таким образом, делается на 'наслаждении' в силу нон-финальной процессуальности последнего: желание, смыслопорождая, не останавливается на порожденной семантике как финальной (см. Пустой знак, Текстовой анализ), - в то время как удовольствие предполагает удовлетворение (в данном случае - финальную интерпретацию текста), финализируя в нем желание и фактически прерывая его. В этом контексте постмодернистская текстология обозначает традиционную стратегию отношения к тексту как программную беспристрастность сциентизма, т.е. так называемую 'критику', дискретно реализующуюся через 'орфографические оргазмы' (Р.Барт). Постмодернизм противопоставляет этому семантическую фигуру перманентного асимптотичного желания: 'желание имеет эпистемологическую ценность, а удовольствие - нет' (Р.Барт); своего рода 'философскую живучесть желания' постмодернизм рассматривает именно как
Вы читаете Постмодернизм
