не уверен. Она интересовала меня не больше, чем остальные присутствующие. Говоря откровенно, круг моих интересов очень сильно сузился. И когда Надя вернулась, ее голос прозвучал как из ваты и показался мне ничего не значащим фоном:
— Антитоксин. Не дергайся, сейчас станет легче.
Укола я не почувствовал. Просто в самом деле мало-помалу стало легче. Адская раздирающая боль уходила, сдавалась. — Теперь легче? — Легче. — Веди себя разумно, и это не повторится.
Вести себя разумно… Как?! Болтаясь на привязи между полом и потолком, я узнал кое-что о кровососущих червях с неведомой мне планеты Медуза и свел приятное знакомство с геморрагином, но не придумал, как мне освободиться. А хоть бы и придумал — в тот же миг Наде станет это известно. Выгнутому дугой телу хотелось распрямиться, и стальные браслеты на запястьях отчаянно резали кожу.
Иначе и быть не могло: я имел дело не с профессионалами допросов, а с любителями, нахватавшимися кое-каких верхушек. Мучить допрашиваемого нужно так, чтобы мучения быстро приносили положительный результат, а не на авось. Я мог бы подсказать им, как это делается, но, разумеется, смолчал.
Они знали, что я пытался их убить, и это выводило их из себя. Как будто убивать и мучить — взаимозаменяемые вещи! Ведь их смерть была бы легкой, почти незаметной…
Я не спорю, человек — это животное, но почему, как только до него доходит простенькая эта истина, он изо всех сил стремится стать самым грязным из всех животных? Дилетантский нездоровый максимализм!
— Может, хоть ноги мне отцепите? — с ненавистью спросил я, окидывая взглядом всю компанию.
Надя не ответила. Капустян отрицательно качнул головой. Аскольд меня вообще не интересовал, а Стерляжий буркнул: — Потерпишь. — Ты, кажется, хотел задать какие-то вопросы, — напомнил я ему. — Жду с нетерпением.
Одну секунду мой бывший босс решал, не наказать ли ему меня за наглость еще одной иголкой, но, похоже, решил поберечь время.
— Вопрос первый: когда ты стал работать на ФСБ? — Давно. Сразу после армии. Бровь Стерляжего поползла вверх. — Это недавно.
— Это давно, — возразил я. — Семь лет назад. Свят — тот да, отслужил недавно. Я старше его. Об этом вам пиявочка не нашептала? — На него еще в армии обратили внимание, — сказала Надя. — Он командира дивизии возил, и за все время машина ни разу не заглохла. Его не сделали любимцем техники, это и невозможно. Он был им всегда. — Это правда? — спросил Стерляжий. — Да. Я таким родился. — Что, и игрушки в детстве не ломал? — Зачем ломать? Я их чинил. — Где Свят? — прямо спросила Надя. — Ты же знаешь, — ухмыльнулся я. — Я — да. Они не знают. Расскажи им сам. — Нет никакого Свята. Выдумка, миф. Тщательно разработанная искусственная ментограмма, подсаженная мне на время вместо моей подлинной. С моего согласия, прошу заметить.
Все четверо переглянулись.
— У ФСБ есть такая техника? — с сильным сомнением в голосе проговорил Стерляжий.
Я кивнул. — Есть, — подтвердила Надя. — Во всяком случае, он уверен, что есть. А в том, что вся его личность помещается всего-то на десяти компакт-дисках, он не уверен. Он лучшего мнения о себе. — Наплевать на его мнение, — откровенно высказался Стерляжий. — Меня интересует аппаратура для подсадки ментограммы. Что он знает о ней? Серийный выпуск или экспериментальный образец? Принцип действия? Рабочие параметры? Мобильность? Требования к квалификации персонала? Эффективность? Побочные явления? Процент брака? Ну и так далее… — Он почти ничего не знает, — сказала Надя. — Он только предполагает, что образец не серийный. Может быть, единственный. Кажется, не слишком громоздкий. Больше ничего. — Погоди, погоди… — нахмурился Капустян. — Это что значит? Если у них имеется такая техника, значит, они могут просто-напросто размножать наиболее удачных агентов… — Батальон Джеймсов Бондов, — хихикнула Надя. — И ничего смешного!.. Да! Батальон! — Маты Хари на конвейере… «Приготовьте-ка к завтрему партию Штирлицев в сто голов…» Ой, держите меня… — Ошибаешься, — сказал Стерляжин Капустину. — На это они не пойдут, не идиоты. Один агент хорош для одного дела, другой для другого. Разнообразие полезнее унификации. Кто сузил спектр, тот и проиграл. — Агенты не размножаются делением, — изрек вдруг Аскольд. — А вибрионы размножаются.
Стерляжий повернулся к нему с заинтригованным видом: — Что ты хочешь сказать? — Только то, что сказал. — А, понятно. — Стерляжий разок кивнул, затем отрицательно качнул головой. — Нет, думаю, второй раз на тот же трюк они не решатся. Придумают что-нибудь поумнее. — Что-нибудь позаковыристее… — Наоборот, что-нибудь попроще. Сложные комбинации хороши в шахматах. Будь уверен, в следующий раз нас попытаются поймать на чем-то элементарном. Вопрос только в том, когда он будет, этот следующий раз… — Вряд ли скоро. — Откуда ты знаешь? Может, на этот раз у них есть что-нибудь в запасе? Между прочим, еще ничего не кончилось…
Часа через два меня оставили в покое — если считать покоем подвешенное состояние в позе прогнувшегося гимнаста. Я рассказал им все и особенно детально описал метод внедрения Свята в Корпорацию, от мотивов поступления на работу в «Водоканал» до идеи исследовать сомнительный лаз. Дурное любопытство было свойственно не Бершу, но Горелкину. Глупого Святополка «вели», мастерски используя заданные свойства его личности, в то время как он был уверен в свободе выбора. Все его поступки были псевдослучайными с очень большой долей «псевдо». Чистой случайностью оказалось только то, что Окаянный буквально свалился на голову четверым функционерам Корпорации как раз во время рабочего совещания. Но так оказалось даже лучше…
За тот час или полтора, что мне пришлось провисеть в одиночестве, я несколько раз пытался продеть ноги между скованными руками и, наверное, продел бы, если бы не мешали шнуры. Потом бросил эти попытки. К счастью, не свело ногу, а то пришлось бы звать на помощь.
А не идея ли это?.. Нет, не идея. Если я сымитирую судорогу или, допустим, начну орать, требуя, чтобы меня отвели в туалет, кто-нибудь ко мне, конечно, явится. Но вместе с ним наверняка явится и дражайшая Наденька с пиявочкой за ухом. Глупо выдумывать способы выпутаться, если мои мысли становятся известны противнику одновременно со мной.
Оставалось играть пассивную роль — висеть мухой в паутине, надеясь на благоприятный расклад. В конце концов, операция на Земле должна была пройти как по маслу, а значит, стартовые площадки и подземные коммуникации уже захвачены, головка Корпорации нейтрализована, а из имущества наглого «государства в государстве» остались только активы в зарубежных банках, орбитальная невидимка да лунная станция. Это хорошо. Снизу «Гриф» не достать, но блокада, надо полагать, абсолютная. Ни поднять, ни опустить лифт нельзя — для этого нужны два генератора энергошнура, если, конечно, нет желания разбить кабину о земную поверхность или промазать мимо станции. Переговоры можно считать неизбежными, и в случае, если эти дилетанты не ликвидируют меня сгоряча в ближайшие часы, мои шансы резко возрастут. Например, меня могут сберечь для обмена. Пойдет ли Бербиков на обмен — вопрос второй.
По идее, должен пойти — хотя бы для того, чтобы понять причину срыва операции и не повторить этой ошибки в дальнейшем.
Правда, все это логика, а логика при недостатке исходных данных — опасная вещь. Один маленький неучтенный фактор запросто валит всю громоздкую логическую конструкцию, как сквозняк рушит карточный домик. Я понимал, что через пять минут меня запросто могут оттащить в шлюзовую и без скафандра, чтобы я ненароком не вспотел, отправить прогуляться в открытый космос. Причем не со зла, а тоже согласно логике, правда, их собственной.
Когда за мною пришли Стерляжий и Аскольд, я был угрюм, как замшелый валун, молчал и не пытался брыкаться. Они тоже молчали. Аскольд отвязал шнуры, и меня начали буксировать из модуля в модуль — один тянул, а второй рулил мною, следя за тем, чтобы я на всякий случай держался подальше от панелей. Один пустой модуль сменялся другим пустым, на станции было малолюдно, на длинном пути нам встретились только молодой парнишка-оператор, брезгливо от меня отвернувшийся, да бортинженер, попытавшийся меня ударить и остановленный Аскольдом. Капустян не появился, Надя тоже. В какой-то мере меня это обрадовало, но радовало лишь до тех пор, пока я не понял, что меня тащат в верхнюю
