Неся мотающуюся тушку за уши, я поспешал обратно едва ли не бегом и пригибался, как под пулеметным обстрелом. Бухнувшись животом на термитник, я навел оптику и стал ждать.
Все-таки: заметил меня Песков ночью на утесе или нет?
Если да, то более чем вероятно, что я должен опасаться за свою жизнь. Мы все должны опасаться, но я — в первую голову.
Сейчас, пользуясь моим отсутствием, он должен снова перепрятать то, что перепрятывал ночью, спасая от ливня… Вероятно, это что-то небольшое, что легко поместится в вещмешке. В его самодельном, любовно сработанном из кожи какой-то дохлятины вещмешке, который он ни на минуту не оставляет без присмотра.
Если он не заметил меня, разницы нет — неведомый предмет должен быть перемещен в тот же вещмешок, потому что завтра мы уходим отсюда к танку, а затем к котловине. То, о чем так пекутся, не оставляют без присмотра надолго. Тем более навсегда.
Гипотеза, ничего больше. И, как всякая гипотеза, она гроша ломаного не стоит, пока не проверена.
У всякого человека запас терпения имеет свой предел, у меня этот предел всегда был небольшим, но я мобилизовал его весь без остатка. Дождь не ослабевал — мелкий, заунывный, очень упорный дождь, изобретенный природой специально для испытания на прочность человеческой психики.
Сначала в пелене дождя я видел только силуэты, потом мало-помалу научился разбирать, где кто. Вон нахохлился Стерляжий — сидит, не ходит, и правильно делает. Вон Надя пошла за водой с бурдюком. Вон Аскольд тащит охапку веток — не иначе внял голосу разума и собирается соорудить навес. А вон Песков направляется к своим любимым австралопитекам, и вещмешок, между прочим, торчит горбом у него на спине…
— Ы! — громко сказал кто-то за моей спиной.
Я едва не свалился с термитника. Около меня ошивался молодой черномордый австралопитек- самец и, шевеля ушами, с любопытством наблюдал, чем это занят один из богов. Возможно, он хотел подсказать мне, что до роения термитов еще далеко и сейчас мне на термитнике ничего не обломится. Добрая душа. — Брысь! — зашипел я на него. — Демаскируешь, сволочь! — Ы! — повторил гоминид и невесть зачем потрогал мой ботинок. Наверное, я считался добрым богом, а значит, со мною были возможны панибратские отношения, Затем лопоухий халявщик непринужденно потянулся к заячьей тушке.
Я лягнул его и замахнулся автоматом. Примат заверещал, отскочил и посмотрел на меня с веселым любопытством.
Кажется, он решил, что бог снизошел до игры с ним. Не успел я вновь приладить к глазам бинокль, как в спину мне ударил ком грязи. Теперь, по местным религиозным обычаям, я должен был схватить дрын и гонять наглеца по саванне, пока не догоню или не устану. Дрына не было. Был автомат, но не стрелять же в убогого! Рискуя авторитетом божества, я решил терпеть.
Зар-раза!.. Пескова нигде не было. Напрасно я водил объективами туда-сюда. Был Стерляжий, была Надя, был Аскольд, и австралопитеки во множестве копались в грязи, а Песков исчез. Я не сомневался, что он скрылся за одним из гранитных лбов, но теперь это уже не имело никакого значения. Затея провалилась. Я даже не смогу указать, где был его схрон, да и был ли он вообще? Гипотезу не удалось ни подтвердить, ни опровергнуть.
Только подозрения… Одни голые подозрения.
Быть может, Надя права, и я действительно параноик?.. Это надо обдумать. Но за каким чертом Песков смылся с утеса во время грозы? Для чего заглядывал в расщелину?
Почему, зная об опасности, не согнал с утеса нас, хотя бы и пинками?
Пока остаются эти вопросы, мой диагноз тоже не бесспорен.
Еще раз получив комом грязи по спине, я поднялся, насквозь промокший и злой, обругал скалящего зубы гоминида, попытался почиститься, но только размазал грязь по комбезу, подобрал зайца и потопал в лагерь.
Песков вел себя как ни в чем не бывало. Обрадовался зайцу и добровольно взялся освежевать и выпотрошить его. Отыскал где-то смолистых ветвей и ухитрился запалить костерок под навесом. В малом десантном котелке сварил бульон для Стерляжего, а остальное мясо нашпиговал диким луком и закоптил в дыму. Ну просто добрый товарищ с хорошим опытом выживания в саванне, мастер на все руки, желанное пополнение для любой команды!
Пополнение, к которому боязно поворачиваться спиной…
Не знаю, почувствовал ли он мою настороженность — я старался не показывать виду, — но при каждом удобном случае присматривался к «желанному пополнению». Одно из двух: или оно, пополнение, в совершенстве освоило метод Станиславского, или за мной пора высылать санитаров со смирительной рубашкой. Ловите, вяжите меня, социально опасного! А у алжирского бея под носом, знаете ли, ба-а- альшая шишка!..
Вечером дождь изнемог и едва-едва не проглянуло солнце, но после заката опять врезал ливень с грозой не слабее вчерашней. Три молнии ударили в утес и скатились по нему огненными змеями. Волосы на голове то и дело.становились дыбом. Навес, разумеется, протекал, и мы лежали на мокрых подстилках. К счастью, хляби небесные разверзлись ненадолго, и вскоре кто-то там, наверху, прикрутил кран. Песков сказал, что в прошлом году было примерно так же: две недели сплошных дождей с жуткими грозами по ночам, речка разлилась до самого утеса, и уже на пятый день в ней был замечен первый аллигатор… Вот радости-то!
Теперь он, то есть не аллигатор, а Песков, спал, положив голову на свой вещмешок, и его, то есть Пескова, а не вещмешка, храп звучал несерьезным подголоском к могучим руладам Стерляжего. Дозорных на ночь решили не выставлять: по словам того же Пескова, запросто можно было положиться на австралопитеков, чующих опасность гораздо лучше своих испорченных цивилизацией потомков. Обезьяночеловечье племя хорошо знало, что такое гроза, и сочло за благо ночевать на земле подальше от скал. Некоторые семьи по нашему примеру соорудили навесы, редкостно безобразные на вид. Выгнанные на периферию дозорные хныкали и выли, но не спали на посту. Откровенно говоря, и я бы не сомкнул глаз на их месте, рискуя быть съеденным и будучи вооружен всего-навсего острым камнем. Черт побери, сколько проб и ошибок было совершено разумными приматами Земли, пока не появились мы, хомо всезнайки! Сколькими миллионами трупов пришлось заплатить! Взять хотя бы грибы — какие съедобны, а какие нет? Пробы и ошибки, трупы и трупы.
А сколько ошибок нам еще предстоит совершить?
И учимся ли мы на ошибках? Сказал умный человек: не ходите, дети, в Африку гулять. А мы где? Что с того, что эта мокрая саванна помещается на другой планете? Африка и есть, почти никакой разницы. Что мы тут забыли? Не зря Лаз неохотно пробивал канал к Надежде! Дернул меня леший связаться со Стерляжим, двуногим стенобитным тараном, только и умеющим сокрушать лбом стены… Вся его идеология: ура-ура, в штыки, на штурм, на слом! А зачем — он себя спросил об этом? Корпорации нужно? Верно. Но наверняка можно было найти более приемлемый путь…
— Свят, ты не спишь? — толкнула меня Надя. — Не сплю. — Думаешь? — Угу. — А о чем ты думаешь? — О том, дойдет ли Стерляжий до танка. — Думаю, да. Ему уже гораздо лучше. В крайнем случае мы поможем. — Поможем, конечно, — согласился я. — А еще о чем ты думаешь? — спросила Надя, не удовлетворившись моим ответом. — Курить хочу, вот о чем. — Ты же некурящий. — Бросивший. — Я вздохнул. — То есть не я, а Берш. Он в армии дымил вовсю. У меня две памяти о прошлом, ты забыла? И два комплекта привычек.
Я почувствовал, что она улыбнулась. — Это можно скорректировать… — Угу. Если я позволю. И если мы когда-нибудь выберемся отсюда. — Лучше скажи: если будет налажен надежный канал «Земля — Надежда». А знаешь, я верю, что так и будет. Быть может, нам вообще не придется выбираться — все доставят сюда. — Ну-ну, — сказал я насмешливо. — Постоянный канал, база, производство, рабочий поселок, спальни с лучшим в мире кондиционированием, сафари по выходным, австралопитеки на неквалифицированных работах… — Между прочим, австралопитеки завтра пойдут с нами. Так почему бы нет? — А почему бы да? Я думаю, Корпорация давно уже отказалась от всей этой затеи. — Тут я спохватился и придержал язык. — Положим, у нас-то есть шанс выбраться, но насчет большего… Думаю,
