награжден такой вспышкой головной боли, что, кажется, вновь отключился. На несколько секунд? минут? часов?
Какая разница! Вопрос промелькнул и сгинул. Он не был первоочередным и знал свое место.
Жив. Это главное. Мучаюсь — значит жив.
Я не религиозен и версию о муках ада отринул сразу. Хотя, по логике, в аду должны были присутствовать не только физические муки, но и нравственные — именно то, что я сейчас чувствовал. Ощущение несправедливости — вот что било больнее всего. За что меня ударили по затылку? Кто эти люди? Что плохого я им сделал? Почему с ними Эвелина? Почему подружка моей матери не сделала ни малейшей попытки вступиться за меня?
Вскоре я перестал задавать себе эти вопросы. И вы бы перестали, если бы каждый вопрос был подобен раскаленному гвоздю, свирепо вонзающемуся в затылок. Всякий человек по-своему немного мазохист, но лишь немногие не знают удержу в этом увлечении. Я не из них.
Где-то бубнили недовольными голосами — слова рассыпались в труху, и поначалу я не только ничего не понимал, но и не старался понять, хотелось только, чтобы перестали бубнить. Тишины мне и покоя! Казалось, голоса то удалялись почти за грань слышимости, то ужасно гремели над самым ухом.
Какое-то время я терпел. Потом стиснул зубы и, сам ужасаясь отчаянному своему поступку, медленно раскрыл глаза.
Как ни странно, стало легче. Окружающие меня предметы покружились немного и стали на свои места. Я обнаружил, что нахожусь в той же комнате, лежу в грязной своей спецовке на кожаном диване, в затылке у меня по-прежнему пульсирует, а запястья схвачены браслетами наручников. За столом сидела прежняя компания: Эвелина и трое мужчин. Плотного я рассмотрел еще в норе и теперь воспользовался случаем запомнить двух других — долговязого лошадинолицего хмыря и щуплого коротышку. Голову лошадинолицего покрывали седые патлы. Коротышка, напротив, был лыс, если не считать прицепленной к макушке единственной куцей пряди, похожей на сухой хвостик арбуза.
Кто-то из них ударил меня, это я знал твердо. Но кто и почему — сказать не мог.
Все четверо курили. Дым вытягивало в отдушину под потолком — ту самую, через которую я сюда попал. — Ожил, — констатировал долговязый хмырь. — Да, — согласился плотный, покосившись на меня. — А какая разница? — То есть ты за первый вариант? — спросил коротышка. — Естественно. — Я по-прежнему возражаю, — не согласилась Эвелина.
С какой стати? — деланно удивился долговязый. — Уж кому бы возражать, но только не вам, Эвелина Гавриловна. Думаете убедить нас в чрезвычайной полезности этого субъекта и тем самым смягчить свою вину за сегодняшний прокол? Напрасно. На нас, слесарей, Эвелина орала по всякому поводу, нимало не задумываясь. У того, кто начальствует над российскими работягами, ор должен управляться рефлексами, как выделение слюны у павловских собачек. Но сейчас моя начальница выдержала великолепную паузу и, насколько я мог судить при моем головокружении, ничуть не изменилась в лице.
За свой прокол я отвечу, Глеб Родионович. Не сомневайтесь, отвечу, но только не перед вами. Занимайтесь лучше своим делом, а за этого субъекта, как вы выразились, я ручаюсь. Мое слово, мой риск. Напомните мне: часто ли я за когонибудь ручалась?
По-моему, первый раз, — подал голос коротышка.
По-моему, тоже. И прошу иметь в виду: в случае несогласия со мной я буду добиваться положительного решения у руководства.
Право отсрочивающего вето, — пророкотал плотный. — Ну-ну. Тогда уж и вы мне напомните, пожалуйста: чем закончилось дело в четырех… нет, даже в пяти последних случаях?
Я это хорошо помню, Вадим Вадимович, — холодно отозвалась Эвелина, — как и то, что среди них был один ваш протеже. В тот раз я выступила против, и мое мнение совпало с мнением руководства…
Полагаете, совпадет и теперь? — побагровев, перебил плотный.
Надеюсь.
Несколько секунд они только сопели и ерзали в креслах, буравя друг друга неприязненными взглядами. Наконец долговязый пробормотал себе под нос несколько неразборчивых слов, из которых я уловил только «личные мотивы» и ничего больше.
Да, у меня есть личные мотивы! — с раздражением ответила Эвелина. — Я сама хотела его приобщить, то есть не теперь, конечно, а со временем. В силу его особых качеств он может быть полезен нашему делу, это и есть мои личные мотивы. Или вы намекаете на что-то другое?
Как можно? — пробурчал долговязый. — Ни на что я не намекаю. Просто мне все это сильно не нравится…
Можно подумать, мне нравится! Но факт есть факт: он находится здесь, и мы должны решить, что с ним делать. Я предлагаю третий вариант. В конце концов, у каждого правила есть исключения.
Подождите, подождите, — заторопился коротышка. — Насколько я понимаю, мы уже голосуем? Не рано ли? Прежде всего я хотел бы узнать, что это за особые качества, на которые вы, Эвелина Гавриловна, намекаете. Пока что я вижу либо дурня, заблудившегося там, где нормальные люди не ходят, либо провокатора. Он грязен, напуган и лично мне неприятен. Не осветите ли вопрос об особых качествах более подробно?
Не освещу, — отрезала Эвелина. — Закрытая информация.
Какой же тогда толк в нашем голосовании? Притом нет кворума…
Можно и без кворума, если за первый вариант больше одного голоса, — сказал долговязый.
Можно, — подтвердил плотный.
Я попробовал пошевелить скованными руками и не лишился сознания — только в затылке сильнее забухал копер. Затем я попытался повернуть голову, чтобы держать всю четверку в центре поля зрения, а не на краю, и снова не отключился.
Может быть, от злости.
Куда я попал? Ясно было только одно: законом тут не пахнет, я влип, и влип крепко, но во что? Что тут у них такое — подпольная героиновая лаборатория? Террористическое гнездо?
Кто вы такие? — спросил я со злостью и заскрипел зубами от вспышки боли в черепе.
Заткнись, — безразлично посоветовал мне долговязый, — пока не заткнули.
Буду кричать, — предупредил я.
У тебя нос забит, — ответил плотный, не поворачивая головы. — Пылью, наверное. Дышишь ртом. Если вставим кляп, тебе совсем плохо будет.
Кто вы такие? — повторил я упрямо.
Заткнись, не то в самом деле кляп вставим.
Сволочи!
Помолчи, Свят, — обратилась ко мне моя начальница. — Кричать без толку — никто, кроме нас, не услышит.
А нам твои вопли помешают беседовать. Не нарывайся. Итак, будем голосовать? Глеб Родионович?
Первый вариант.
Не передумаете?
С чего бы?
Хорошо. Вадим Вадимович?
Первый.
Уверены? Принято. Иннокентий Терентьевич?
Какой смысл в моем голосе, если двое за первый вариант? — поежился коротышка.
Таков порядок. Прошу не тянуть, у нас и без того дел выше крыши. Итак?
Я воздерживаюсь.
Плотный и долговязый ухмыльнулись, Эвелина Гавриловна покачала головой.
Вы, вероятно, забыли: никто не имеет права воздержаться при голосовании по данному вопросу. Ваш выбор?
Не первый вариант, — проговорил коротышка и снова поежился. Взгляд его бегал, не в силах остановиться ни на чем, особенно на мне. — Только не первый… Пожалуй, второй, как вы полагаете?
