точно никто не ждет, а больших походов и подавно. Забудут соседи, как точить зубы на чужое — если только оружие чужаков не утратит магическую силу и неизменно будет направлено куда надо!.. А будет ли оно направлено куда надо? О том отдельная забота. Страшно отказаться от Договора, страшно и соблазнительно…
Глава 14
Думай, вождь…
Я мужик неприхотливый,
Был бы хлеба кус!
Витюня лежал на широкой низкой лежанке, подложив под голову кулак, а в другой руке имел надкусанную лепешку с изрядным шматком копченого мяса — то ли лосятины, то ли собачатины, с дикарей станется. Но не говядины и не баранины, это точно. Временами он клал бутерброд на деревянную плаху, служившую ему табуретом или столом, смотря по случаю, и тянулся к глиняному кувшину с кислым пивом. Поначалу вкус местных деликатесов вызывал у него тошноту — теперь он привык. Пиво как пиво, хотя и неважнецкое, чего-то в нем не хватает… Но пьется. А мясо — жуется. Какого, спрашивается, еще надо? Кстати, рыбка здешняя попросту хороша и засолена умело…
Юрик, как всегда, где-то слонялся. Мозгляк, а шустряк, и дождь ему не помеха. Прибежит, натрясет на земляной пол дождевых капель, наболтает какой-то ерунды — и опять за дверь, которую и дверью-то назвать язык не поворачивается. Так, низкий проем, занавешенный мохнатой шкурой, неизвестно с какого зверя содранной…
В противоположность Юрику Витюня никуда не ходил, разве что до ветру, для каковой надобности позади землянки среди очень уместных лопухов имелась специальная яма. Целыми днями он лежал, мучаясь тяжкими раздумьями, ворочался с боку на бок, пил пиво, иногда засыпал с тайной надеждой проснуться в привычном мире и посмеяться над дурным сном, и, проснувшись на той же лежанке, видя над собою все тот же низкий потолок из неошкуренных бревен, впадал в мрачное уныние.
Мир был жесток, чужд и непонятен до головной боли. Вдвойне было непонятно, зачем он такой нужен, когда есть мир нормальный. Творится черт-те что… Не успели добрести до этого дикарского, но все же человечьего жилья — снова пришлось лезть в драку и убивать. Ломом. Словно просеку прорубал. За кого, по какому поводу — по-прежнему ничегошеньки не понятно. Левый какой-то мир, незаконный, неправильный. И ску-у-учно…
Что угодно отдал бы за возвращение! Правую руку — отдал бы! Обещанную квартиру в новостройках — с радостью…
Хотя, по правде говоря, туземцы приняли его и Юрика неожиданно хорошо. Жилплощадь вот выделили… На личное имущество не покусились, добытое в бою оружие не отняли, а на лом к тому же чуть ли не молятся и притронуться к нему боятся. То ли у них в крови уважение к предметам цивилизации, то ли еще чего… Но пиво и еду тащат исправно, факт.
Как бы в ответ на его мысли мохнатая шкура на двери колыхнулась, низкий женский голос с той стороны проскворчал что-то непонятное, как видно, просил прощения за беспокойство, и в землянке, ослепив ринувшимся из-за шкуры дневным светом, появилась рослая молодка с улыбкой поперек лица шире и грубым лепным кувшином наперевес. В кувшине гулко плескалось.
— Ышари тум лепо Вит-Юн? Уреп-Игол? И-хо? Рано — не рано?
— Рано, — сказал Витюня, указав на неопорожненную посуду. — Я этот еще не допил.
Тем не менее полупустой кувшин был без лишних разговоров убран со стола и заменен полным. Вслед за тем женщина степенно отвесила поясной поклон.
— Осси тильма Вит-Юн…
Ушла, одарив на прощанье благоговейным взглядом сразу обоих — лом и Витюню. Тут же из-за «двери» послышался веселый голос белобрысого Юр-Рика, с первого дня пытающегося освоить местное наречие, прозвучала, спотыкаясь, незнакомая и, даже на слух Витюни, корявая, как саксаул, фраза, донесся смех молодки и немедленно вслед за ним какая-то возня и всплеск. Малое время спустя Юрик появился в землянке, посмеиваясь и утирая лицо грязно-красным рукавом.
— Все валяешься, а? Ждешь, когда на тебе опята вырастут?
Витюня не ответил.
— Ну и дурак. Я сегодня еще одну фразу выучил. Что-то вроде приветствия. «Желаю тебе удачи и приплода многообильного», примерно так. А как по-ихнему звучит, знаешь?
— Только что слышал, — буркнул Витюня и потянулся за кувшином.
— Я и одно ругательство местное знаю, — похвастался Юрик. — Здай кышун ухара! Знаешь, что значит? «Злой дух тебе в живот», примерно так. Я одному сказал на пробу — тот аж пятнами пошел, бедняга, как мухомор. Думал — бросится…
Витюня только посопел. Ох, что-то этот местный лексический оборот ему напоминал! Что-то знакомое…
— Значит, так и валяешься, пузо растишь, в потолок плюешь? — В глазах Юрика прыгало веселье. — Хоть бы сидел сиднем, как Илья Муромец… Ха! Горизонтальный богатырь Вит-Юн…
— Я не плюю.
— А прогуляться не хочешь? Дождь кончился давно. С местными потусоваться, туда-сюда, бабенку какую пощупать… ты не подумай чего, исключительно в целях эксперимента.
— Пощупал? — поинтересовался Витюня.
— А то.
— Ну и как?
— Пивом в харю плеснула. А в остальном все так же, как у наших. Люди это.
— А ты думал кто?
— Ничего я не думал, а так… сомневался. Мало ли что может быть в иных мирах. То, что здесь тоже пиво варят, меня еще ни в чем не убеждает. Подвергай все сомнению, понял, Носолом?
— Я Ломонос.
— А я что говорю?
— Ушибу, — мрачно посулил Витюня.
— Носолом, Ломонос — какая разница? Носолом даже лучше. Хотя для здешних ты уже навсегда несокрушимый богатырь Вит-Юн… Великий и лежачий.
— Сказал уже — ушибу.
— А другие слова ты знаешь? — с интересом спросил Юрик.
Витюня надолго задумался. Как всегда, в присутствии нахального болтуна мысли таяли, как медуза на пляжной гальке.
— Замочу, — сказал он наконец не очень уверенно.
— О! — Юрик вздел кверху грязноватый указательный палец. — Уже лучше. Речь отнюдь не мальчика, но мужа. Давно пора. Ладно, батыр, я не просто так забежал. Хорош хандрить, словом перекинуться надо. Да оставь ты в покое это пиво, дрянь же! Как несвежее «Жигулевское», даже хуже…
— Ну? — продудел Витюня в кувшин, делая большой глоток.
— Баранки гну. Когда мы между двух гор уродов мочили, ты видел, чего мальчишка делал?
— Ну?
— Так видел или не видел?
Витюня с длинным всхлипом всосал в себя глоток пива и отставил кувшин.
— Не видел я. Некогда было.