Слова, слова!.. Култ, как и Пуна, покорен с виду, однако же, не в пример Вит-Юну, пришел на праздник в кожаном доспехе с рельефно выкованной медной пластиной, полностью прикрывающей могучую грудь. Потеет, а терпит. Хорошо еще, что оставил дома свое излюбленное оружие — страшных размеров каменную палицу, с которой, одержимый боевым безумием, не один раз свирепо бросался на целый отряд врагов, крушил без разбора щиты и головы и обращал уцелевших в бегство. Как еще состорожничал, не принял боя?.. Не иначе, уже был наслышан от битых Вепрей о несокрушимом Вит-Юне. Вепри с Выдрами граничат и вроде не в ссоре…
Узколобое недоверие. Может, правду говорят, будто мать Култа зачала нынешнего вождя Выдр от сожительства с волосатым кулем, существом могучим, но подобным лесному зверю? Похож… Как бы то ни было, он ошибается, подозревая коварство со стороны Растака. Потом — может быть… Но сейчас оба вождя нужны как подпорки, без них союз рассыплется и, чего доброго, воины Соболя и Выдры предпочтут славную смерть подчинению чужому вождю и служению непонятной им цели…
Если он, Растак, окажется по уму не выше Култа.
И плохо, очень плохо, что удрал неведомо куда старый колдун. Наверняка нашел приют у соседей с заката. А это опасно! Но разве бывает так, чтобы ничем не омрачилась радость полной победы? Нет, такое бывает лишь в старинных преданиях…
Гости и хозяева насыщались с поразительной быстротой. Руками расхватывали жареную оленину, баранину, зайчатину, копченые свиные окорока, нежную лососину; утолив первый голод, тянулись за лосиными языками, шарили деревянными ложками в кадушках с икрой, с моченой брусникой, с горьковатым диким медом. Хозяйки сбились с ног, разнося снедь. В едко дымящих ямах пеклись десятки обмазанных глиной уток, сотни рябчиков. Заливались лаем ополоумевшие от неожиданного счастья собаки; им щедро бросали объедки. Гудошники, увеселявшие пирующих музыкой, попрятав свои гудки, потянулись к угощению — их музыку все равно никто не слушал.
В бездонные утробы гулко лилось пиво, смешиваясь с хмельным медом, с бражкой на лесных ягодах, а то и с редким кленовым напитком, задорого купленном у каких-то иноязычных племен с полудня. И уже — Растак это видел — под хмельные крики кое-где братались воины Земли с воинами Соболя и Выдры, пили смешанную в общей чаше кровь, забыв, что не прошло и трех дней, как они были ярыми врагами и в битве звенели медью о медь.
И был момент на пиру, когда Растак встал, возвысившись между начавшим хмелеть Култом и пьяненьким Пуной, подманил к себе пальцем двух женщин, несомненно, этого ждущих: свою сестру, статную Хару, овдовевшую после битвы с плосколицыми, и девчонку Юмми, от которой соплеменники по привычке старались держаться подальше, и заговорил, перекрывая зычным голосом шум пира, отчего тот мало-помалу начал стихать:
— Доблестный Вит-Юн! — Юрик локтем толкнул Витюню в бок, и тот, отложив полуобглоданную лопатку неопознанной жареной скотины и боднув животом стол, неуклюже встал. — Тебе, величайшему из воинов, я отдаю в жены сестру свою Хару, чтобы не была холодна твоя постель, и нарекаю тебя своим младшим братом. Тебе по праву отныне принадлежит место на совете и десятая часть всей военной добычи. Найдется ли здесь голос против?
— Это… — потрясенно произнес Витюня, едва Юрик перевел ему слова вождя, и больше ничего произнести не смог. Тем более что за единодушным ревом одобрения его все равно никто не услышал.
Растак поднял руку, требуя тишины.
— Да примет ваш союз Мать-Земля, подарив вам славную жизнь и обильный приплод! Да будут неизменно благосклонны к вам добрые духи! Женщина, иди к своему мужу!
Юрик перевел. Хара, рослая женщина лет двадцати пяти, выглядящая, пожалуй, на сорок, надменно пошла вкруг стола, перешагивая через обглоданные кости и не обращая внимания на гостей, жадно тянущих к ней руки, но не прикасающихся. Очевидно, это входило в ритуал. Подойдя к новоиспеченному мужу, женщина чинно села рядом, небрежно потеснив кого-то широким тазом.
Юрик хихикнул.
— Поздравляю… Отхватил. Харой звать? А ничего у нее хара, не урод какой-нибудь. Не придется прикрывать. Ну, батыр, желаю и я тебе приплода обильного…
— Заткнись, — буркнул Витюня, чья наблюдательность парадоксальным образом обострилась после свалившейся на него неожиданности. — Щас я тебе пожелаю приплода…
— Дюблестный Юр-Рик! — и Юрик вздрогнул, услышав голос вождя. Витюня хрюкнул в мозговую кость и пихнул его локтем. Юрик встал, полуоткрыв рот, и глядел на вождя с ужасом.
— Тебе, неустрашимый Юр-Рик, я отдаю в жены Юмми, дочь Гарта, которую люблю как родную дочь. Пусть не изведаешь ты болезни, имея жену, сведущую во врачевании хворей и ран! Ты получишь двадцатую часть всей добычи. Да примет ваш союз Мать-Земля, подарив вам славную жизнь и многочисленное потомство! Найдется ли голос против?
Не нашлось. Юрик завертел головой и нашел свою суженую. От сердца немного отлегло. Та самая девчонка, которую он когда-то считал пацаном! Та, которая смотрела на него влюбленными глазами, когда думала, что он не видит. Пожалуй, не самый худший вариант, хотя и малолетка… В нормальном мире умный человек с такой не свяжется — кому охота откупаться либо сидеть по презираемой в зоне статье? Но кто и куда посадит его за растление в этом простодушном мире? Здесь небось выходят замуж лет в двенадцать…
— Женщина, иди к своему мужу.
Процедура обхода вкруг стола повторилось, вот только рук к нарядно одетой, цветущей Юмми тянулось куда меньше. Она не обращала внимания. Пусть, пусть!.. Пусть соплеменники говорят и думают что хотят — сегодня свершилось главное, на что еще недавно не было никакой надежды: тот, кто так часто снился по ночам, смешливый Юр-Рик с огненными волосами, теперь принадлежит ей, только ей!..
В эту минуту отступила куда-то даже тревога за дедушку. Юмми была счастлива.
Сам Хуккан силой подвинул, словно мешок, захмелевшего Ер-Нана с глумливыми глазами, освобождая ей место подле суженого… нет, мужа.
— Чего приуныл? — — Юрик только раз взглянул на сияющую Юмми и, неизвестно отчего засмущавшись, снова пихнул Витюню в бок. — Не боись, прорвемся. Загса здесь нет. А хоть бы и был… Я тебе не рассказывал, как меня одна чува едва не затащила в загс?
— Нет.
— Невеста в одной машине, я, блин, в другой. С приятелем. Костюмчики, цветочки, ленты, плюшевая зверушка на радиаторе. Едва от дома отъехали, как водила спрашивает: слинять, мол, нет желания? Я репу почесал. Есть, говорю. Он — по тормозам, развернулся, где разворота нет, и ищи нас… Я ему двадцать баксов, а он не взял: такое удовольствие, говорит, выше денег. Э, ты не очень-то пей, у тебя брачная ночь впереди…
Витюня поперхнулся.
— Допросишься у меня…
— Ты недоволен, что ли? — то ли искренне, то ли поддельно изумился Юрик. — Пенек ты неошкуренный. Радоваться надо, женатик! Ты еще сомневаешься? Растак, конечно, не сахар, но далеко не Борджиа. За смертника свою сестру не выдал бы, это я тебе говорю. Теперь поверил, что все идет тип- топ?
— Это ты сомневался, — глухо возразил Витюня.
— Я, не я — какая разница? — Юрик махнул рукой, сбив со стола кувшин и въехав пальцами в миску с икрой. Как видно, тоже пил не одну брусничную воду. — Зато теперь доказано, что хозяева нас не убьют. Если, конечно, не будем дураками…
Витюня оторвал мутный взгляд от своей суженой и, подхватив со стола целую бадейку с пивом, присосался к ней решительно и шумно.
— И не отпустят, — гулко прогудел он в резонирующую посуду.
Глава 24
