Затем все вспомнил.
Руки? Ноги? Глаза? У меня их больше не было. Были лапы, некоторые для движения, а некоторые для работы. Для тонкой и грубой работы – отдельные лапы. Видеть я стал несколько хуже, если говорить о четкости, зато мой цветовой диапазон расширился за счет тепловых лучей и ближнего ультрафиолета. Что я потерял начисто, так это обоняние и осязание. Слух остался: «паук» имел микрофоны, соединенные с наружными конструктивными элементами. Я слышал свои шаги и легкий металлический шелест (хорошо, не скрип!) собственных шарниров. И еще, разумеется, я слышал голоса по радио – они звучали для меня совсем как речь, принятая нормальными человеческими ушами.
Вдобавок к моим услугам имелась обширная память, не говоря уже о способности мгновенно посчитать все, что нужно.
– Внимание. Доложи готовность к выходу.
– Готов, – мысленно сказал я, а другой Фрол Пяткин, сидящий сейчас рядом с руководителем программы за пятью переборками в теплой глубине «Аристотеля», услыхал из динамика собственную речь. Понравилось ли ему это? Или он неосознанно применил психологическую уловку, отождествив меня с магнитофоном?
Плевать. Я больше не был им. Он не имел ко мне никакого отношения. Я – это я, поняли? Пусть и в уродском паучьем теле.
– Выходи. Отойди от ангара на десять метров и повернись.
Я молча выполнил требуемое. Мои конечности цеплялись друг за друга, пару раз я едва не упал на брюхо. Когда под лапами оказался не металл, а реголит, я услышал шуршание вместо постукивания. Нежное такое шуршание, деликатное.
А Солнце светило, низко вися над иззубренным валом древнего кратера, и совсем не жгло, потому что мне нечем было ощутить жжение. Холода я и подавно не чувствовал. Мне нравилась Луна!
– Так, – констатировал руководитель программы. – Теперь повернись. Медленно.
А как насчет «лицом вниз, руки за голову»? Что за манеры командовать отрывисто, точно в полицейской операции, да еще обращаться на «ты»? У кого-то проблемы с воспитанием?
– Хорошо. Теперь обойди станцию по кругу. Не торопись.
Мне некуда было торопиться, раздражала только командная манера общения этого типа. Он тоже, наверное, воображал, что я неодушевленная машина.
Впрочем, идея обойти вокруг станции была логична. И я сделал это. С каждым шагом я двигался все увереннее и к середине пути совершенно перестал путаться в ногах. Завершая круг, я услышал настоятельное требование не торопиться. Ага, значит, у меня получается?
То-то же.
– Отлично. Возвращайся в ангар.
– Так скоро? – возразил я. – Я еще не запыхался.
Руководитель хихикнул – наверное, ему понравилась моя шутка.
– Надо повторить то же самое с топливом. Возвращайся, тебя заправят.
Ах да, твердотопливные элементы… Я понял, что еще не обжился как следует в механическом теле, – вокруг себя глядел, лапы контролировал, а многочисленными индикаторами внутреннего состояния и не поинтересовался. Ладно, научусь… Я учусь быстро.
Герметические створки ангара остались открытыми. Вместо того чтобы тратить драгоценный кислород на заполнение им довольно обширного помещения, они выпустили через малую шлюзовую человека в скафандре и с тележкой. Кислород ведь получается электролизом из воды и жидких отходов, а своей воды на Луне, мягко говоря, немного.
Экономия – зато мне пришлось ждать. На то, что человек без скафандра сделал бы за пять минут, этот потратил все двадцать. Я даже посочувствовал ему немного – знаю, каково носить скафандр, тем более в безвоздушной среде. Хороший тренинг для развития мускулатуры и терпения.
Я выбежал из ангара еще до того, как заправщик убрался в шлюзовую. Мои механические движущиеся части теперь звучали иначе, и лапы оставляли в реголите более глубокие следы, и пыль за мной поднималась выше и опускалась дольше. Попробовал резко повернуть – так и есть, увеличился занос.
– Осторожнее! – заверещал на том конце связи руководитель. – Не торопись. Привыкни. Давай еще раз вокруг станции, только не торопись!
Кто бы на его месте желал, чтобы один из трех доставленных на Луну «пауков» вышел из строя в первый же день испытаний? Нет таких. Лучше перестраховаться, потратив на испытания несколько лишних дней, зато потом почти гарантированно добраться до Семигранника.
Так думал он. Но не я.
Нет, я подчинился ему, поскольку безумная мысль еще только начала зарождаться в моей голове, вернее, в электронных потрохах членистоногого механизма. Спустя четверть часа я не только вновь обошел станцию по широкому кругу, прекрасно приспособившись к дополнительной нагрузке, но и сплясал под внешними камерами, чтоб все видели невиданный членистоногий танец с кружением на месте и выбрасыванием в стороны разных лап. Самому понравилось.
Руководитель орал. По-моему, все, кто его слышал, потешались над ним. Он был человечек из многочисленной породы сорокиных и штейницев, старательная посредственность. Такой тип никогда не откажется от инструкций, а если они еще не написаны, то от примитивного здравого смысла; ему недоступно ни великое, ни смешное.
Впрочем, смешное еще так-сяк. Великое – никогда.
Я замер – не хотел, чтобы он приказал мне вернуться в ангар ради глупой перестраховки. Я еще не умел летать.
Он высказал мне все, что обо мне думает. Я бубнил, что, мол, просто пошутил немного. Интересно, что думал обо мне
Не исключено. Хотя я еще ничего не решил окончательно. Полетаю немного – станет ясно.
– Пройди сто метров в северном направлении… Так. Слева от тебя длинный пологий склон, а на нем небольшой кратер. Видишь? На его южном валу нечто вроде маленькой скалы, попробуй на нее забраться…
Я попробовал – и забрался. Ничего особенного. Конструкторы хорошо поработали над подушечками моих лап, они и не думали скользить по камню. Кроме того, нечетные лапы оканчивались когтями.
– Возвращайся к станции. Не спеши. Так. Стой. Переместись на двадцать метров влево, тебя плохо видно… Теперь попробуй перевернуться на спину.
Да? А еще что? Закопаться в реголит? Сделать тройное сальто? Попрыгать на одной ножке?
Язвительные слова так и вертелись у меня… не знаю на чем. Но я молчал. Гневить руководителя я пока не хотел – тут и ребенок на моем месте понял бы тактическую неправильность подобных действий.
К тому же научиться переворачиваться на ноги, если вдруг я все-таки свалюсь в какую-нибудь яму спиной вниз, казалось мне делом весьма полезным.
Лишь через час с гаком дошла очередь до полетов. Для начала я освоил вертикальные прыжки на столь небольшую высоту, что не убился бы и без тормозных двигателей, но все же учился тормозить – плавно или резко, смотря по ситуации. Потом прыжки стали выше. Еще чуть позже я стал прыгать под сорок пять градусов к горизонту, мягко приземляться и тотчас прыгать снова, чуть изменив направление, и еще раз обскакал таким образом станцию по кругу радиусом метров восемьсот. И так далее, и тому подобное. Прыжки стали дальше, я учился маневрировать в полете. Один раз меня завертело, но я выправился довольно быстро – потому, наверное, что нисколечко не боялся. И что за прелесть эти твердотопливные элементы! К началу первого настоящего полета я не сжег и двух процентов загруженной в меня реактивной массы.
Устать я не мог – ни физически, ни умственно, и в этом крылась одна из двух причин того, что полевые испытания, совмещенные с тренировкой, проводились в форсированном режиме. Вторая причина – фаза Луны. Лунный день на меридиане «Аристотеля» подходил к концу, огненный шар висел низко, любая неровность уже отбрасывала длинную тень. Зато на той широте, где лежал Семигранник, лунный день только начинался. Пройдет пять или шесть земных суток, и работать там станет почти невозможно из-за яростного шара над головой. Даже у «паука» могут быть проблемы.
Я знал, что меня будут гонять, пока не сядут аккумуляторы и не сгорит топливо. После меня точно так
