соизмерять средства с целями? Превосходно. А теперь вспомните, пожалуйста, один момент из
– Вспомнил, – улыбнулся я. – Хорошая была драка.
– Не в том дело, хорошая или нехорошая. Когда на вас из леса выскочили трое, что вы подумали в первый момент?
Я почесал нос, потом подбородок. В затылке чесать не стал, пусть и хотелось.
– М-м… Да вроде ничего не подумал. Когда там было думать? Просто защищался.
– А чуть позже?
– Это когда один улетел и осталось двое? Подумал, что кто-то заплатил бродягам, чтобы те поколотили меня хорошенько. Кто именно – не гадал. Мало ли…
– Действительно, мало ли. Заказчиками могли быть ваши ученые недруги или мужья некоторых ваших, гм, женщин. Разве угадаешь? А что случилось еще немного погодя?
– Ну, когда против меня остался один, я подмял его, надавал по роже и заставил признаться, чего ради они на меня напали. Оказалось, что это портовые матросы, а напали ради грабежа. Тогда я содрал с него куртку и дал ему хорошего пинка.
– То есть они хотели вас побить и ограбить, а вместо этого вы их как следует побили и ограбили. Верно? Вы одержали полную победу, не получив даже мелких телесных повреждений, зато обретя большое моральное удовлетворение, а неприятель постыдно бежал. Теперь внимание: что вы сделали на следующий день?
Я начал понимать, куда он клонит, и предпочел промолчать.
– Запамятовали? Вы явились к портовому начальству с трофейной курткой и потребовали разбирательства. Незадачливые грабители были найдены и прогнаны сквозь строй. Вы могли торжествовать, сидя дома, но предпочли растереть ваших случайных недругов, по сути уже наказанных вами, так основательно, как только позволял закон. К чему было так усердствовать?
– Ну, знаете… – протянул я. – А если бы они назавтра напали бы еще на какого-нибудь путника?
– Плевать вам было на всех путников на свете и вообще на людей, – жестко врезал мне Магазинер. – Нет?
– Ну…
– Не «ну», а так оно и есть. Вернее, так оно и было. Я прав?
– Возможно. Однако Нэш…
– То-то же. Вы капризны, мстительны и порой излишне горячитесь, а Нэш холоден, как заливная рыба. И все же я предпочту услышать о крайних мерах от вас, а не от него. Все, идите спать, допрос окончен.
Привычно утерши углы рта, он скрылся за массивной дверью, а я побрел назад. Скучать и ждать.
Что, черт возьми, хотел сказать Магазинер? Что мною руководят эмоции, а потому можно не принимать во внимание мои экстремистские предложения, буде они поступят? Хитро завернул: вроде польстил, а на самом деле ткнул носом в… это самое.
Следующие трое суток ознаменовались для меня лишь содержательной беседой с Джеймсом Максвеллом и ссорой на бытовой почве с Адамом Смитом. «Технари» в поле зрения не появлялись, Магазинер тоже, полезная работа сводилась к доставке из кладовки еды и затеянных Пастером попыток приготовить в кухонном блоке что-нибудь повкуснее сушеного комбикорма из армейских рационов. А какие кулинарные шедевры, спрашивается, можно изготовить из тех же сухпайков при полном отсутствии других продуктов? С первой попытки вышел омерзительный на вкус суп, а результаты второй и последующих я не стал и дегустировать.
О ссоре со Смитом я вспоминать не хочу – мелочь и чушь полосатая. Зато с Максвеллом разговор вышел интересный.
Рослый и смуглый, этот бенгалец с чеканным профилем и в нынешней жизни занимался физикой, но если я тяготел к общей космологии, то он штурмовал высоты релятивистской квантовой теории и вновь слыл звездой мировой величины. Впрочем, чему удивляться?
– Чем все это кончится, как вы думаете? – спросил я, когда мы однажды встретились на прогулке по бесконечным коридорам, познакомились и какую-то часть пути проделали вместе.
– Вы имеете в виду…
– Ну ясно, я не имею в виду наше подземное бытие. Я спрашиваю о финале эксперимента Стентона. Если астероидное воспитание землян не будет прервано насильственно, то когда, на ваш взгляд, можно будет завершить его?
– То есть когда человечество из ребенка станет взрослым, а из личинки вылупится имаго? – засмеялся Максвелл. – Спросите что-нибудь полегче.
– Ну а все-таки?
Великий шотландец, он же великий индус, пожал плечами и чуть заметно вздохнул:
– Вам, русским, обязательно надо докопаться до глубинной истины. До подноготной – так у вас говорят? Ну хорошо, я попробую ответить. Как вы думаете, почему в высшем руководстве экипажа так много японцев и немцев?
– Ну, это-то понятно, – протянул я, несколько разочарованный. – В течение целых столетий власть насаждала там и тут порядок, причем мордовала нарушителей так, что мало не покажется. Даже самых мелких нарушителей. У одних были сегуны и микадо, у других – все эти Фридрихи-Вильгельмы и просто Фридрихи… У французов короли слишком уж своевольничали, англичане обожали компромиссы, а на Руси государи, желавшие немецкого порядка, обычно плохо кончали. Ни у каких других наций нет такого, пожалуй, генетического стремления к порядку, как у немцев и японцев. Причем начинают они с себя.
– Вот вам и ответ, – улыбнулся Максвелл. – Там, где мы не можем научить, мы должны дрессировать. Должно пройти минимум несколько столетий дрессировки, прежде чем каждый член Экипажа, будь он бразилец, уйгур или готтентот, сам, без давления извне, захочет начать с себя. Датчанам, вероятно, понадобится меньше времени, итальянцам и русским, простите, несколько больше, а курдам или африканцам – еще больше. Учитывая нашу практику воспитывать детей в закрытых школах, в значительной мере изолируя их от влияния родителей, пройдет, я думаю, лет двести-триста, прежде чем астероиды станут не нужны… Вы спрашиваете, что будет тогда?
– Вот именно об этом я и спрашиваю.
– Что ж… Вам приходилось в детстве строить запруды на ручье? Примитивные такие запруды из песка?
– Конечно.
– И вы, наверное, стояли рядышком, глядя на прибывающую воду, и гадали, в каком месте вода прорвет вашу дамбу. Причем нередко ошибались, начинали спешно наращивать запруду то в одном месте, то в другом и все равно знали, что победа в конце концов будет за водой, так?
– Так.
– Ну вот вам и ответ. Когда астероидное воспитание прекратится, а рамки Устава станут тесны человечеству, они отпадут сами собой. Придет время, когда мы уже ничего не сможем сделать, и не надо нам будет ничего делать. Но человечество станет тогда другим, совсем другим… Нет, я хотел сказать: несколько другим. И вот тогда его ждет настоящий рывок – к звездам, к настоящей полноте жизни, к более человеческому, нежели обезьяньему. Хорошо бы пожить немного в то время – как полагаете, у нас это получится?
Он легонько поклонился, давая понять, что, в общем-то, шутит и что разговор наш окончен.
Текло время. Медленно, как смола по стволу сосны.
Многие работали и просили им не мешать. Я смотрел на них с завистью, а сам, не в силах вернуться мыслями ни к семье, ни даже к любимой моей космологии, целыми часами слонялся по унылым коридорам убежища или спал. Никогда в жизни я не спал так много и никогда еще не проводил время с меньшей пользой.
Чем еще можно было заняться?
Думать.
Я размышлял о том, что некогда созданная Стентоном и сохранившаяся доныне организация не может
