примерно одиннадцать минут. — Он вздохнул. — Темный ты, Гриша…
— Тогда какого мы тут сидим в сырости? Я скоро квакать начну.
— Хочешь слазать наверх? Пожалуйста. Разведаешь обстановку и вернешься. Ну?
— Я, собственно…
— Что, страшно? Иди, иди. Ты самый молодой, тебе и лезть. Одна нога здесь, другая там. Пошел.
— Дядь Лев, ты серьезно?
— Да! — рявкнул Лашезин. — Ты еще здесь?
Гриша тяжело вздохнул. Поднявшись на ноги, пробормотал: «Ну ладно…» — и нехотя двинулся вдоль штольни. Какое-то время его сутулая спина еще маячила, медленно растворяясь во мраке, затем она растворилась окончательно, а вскоре не стало слышно и его шагов. И снова омерзительным метрономом зазвучала сводящая с ума капель. Кап. Кап. Дядя Лева сдержанно зарычал. Гойко Кирибеевич натужно закашлялся, перебивая акустическую пытку. Прон Халтюпкин молча подбросил в костерок щепку и, пристроившись на корточках, стал греть руки.
Ждали долго. Не скоро ведь выберешься наружу — глубоко забрались, чуть выше воды, затопившей нижние штольни. Будь шахта действующей, сохранись в исправности подъемник, не было бы проблем — а так только в кромешной тьме по скобам аварийного лаза. Семьдесят сантиметров диаметр. Если лезешь с мешком или каким иным грузом, приходится подвязывать его снизу, и он мотается, как маятник. Зато не так просто разбиться в лепешку, если вывернется шаткая скоба, — тому, кто настороже, даже и не альпинисту, заклиниться в лазе ничего не стоит.
А когда Гриша все-таки вернулся — запыхавшийся, глаза шалые, — сразу ртов шесть выдохнули слаженным хором:
— Ну?..
Пламя в костерке уже совсем погасло, тускло рдели угли, подергиваясь пеплом. Молча присев на корточки, Гриша дунул в костровище и поместил над ним мокрые черные ладони — не иначе здорово зазяб, хватаясь за промерзшие скобы. А еще совершенно явно хотел чуть-чуть поторжествовать. В кои-то веки выпадает такое счастье самому младшему!
— А по шее? — спросил, придвигаясь, Гойко.
— Успеешь, — остановил его дядя Лева. — Гриша, ты отогрелся? Ну, Гришенька? Ты молодец, мы все у тебя в долгу и о том не забудем. Если, конечно, ты не будешь изображать, что у тебя и язык примерз… Ну?
— Ну чего тут ну? — пробубнил Гриша и попытался сурово насупиться, но предательская улыбка сейчас же полезла ему на лицо. — Хорошо там. Прямо весна. Солнышко светит, снег сверкает. Птичка какая-то чирикала. И никакой аннигиляции…
Кто-то неуверенно взгоготнул. Прочие шумно задвигались, и даже те, кто, убивая время, пытался дремать, бросили это занятие.
— Уверен? Ты до верха-то долез?
— Обижаешь, начальница…
— А какого, спрашивается, мы тут сидим?.. Что высидим?
— Ха! Так что, вылезаем, что ли?
— А то! Самое время, пока никого радикулитом не скрючило…
— А мясо? Копчушки наши как же? Бросим, что ли?
— Я тебе брошу! Умный больно. Наверх подымем. Частями.
— Сам умный. Я к тому говорю, что часть мяса можно пока и тут оставить. Естественный холодильник, и зверья никакого нет, даже мышей…
— Разве что Хозяйка Медной Ямы, — хихикнул начитанный Гриша.
Никто даже не спросил, что он имел в виду. Толкаясь, торопливо разобрали наполненные копченым мясом мешки из шкур. Наверх! Неуверенная, но уже шалая радость владела всеми. Так бывает, когда приговоренный видит с эшафота скачущего во весь опор гонца — не везет ли тот положительный ответ на прошение о помиловании? Ведь бывает же такое! Да, да! Чудеса и впрямь иногда случаются.
Яростно сопя, карабкались по скобам вверх, словно на телебашню. Ругались. Злобно пихали уставших, вздумавших передохнуть. Выбравшись — повалились на наст, задохнувшись от свежего воздуха и зажмурившись от искристого сияния снега. Теплый шарик солнца висел над мохнатыми елями в пронзительной синеве. Осели сугробы, затвердел наст. К Полярному кругу подкрадывалась весна. Самая обыкновенная, естественная. Не пылали леса, не горело адским огнем небо, да и земля не тряслась под ногами. И ведь не врали уши: в лесу в самом деле щебетала какая-то птаха!
— Значит, отбились бабы, — хрипло констатировал Гойко. Он отдышался первым, но все еще не торопился подняться на ноги — так и сидел на снегу, очумело крутя головой и оглядывая пейзаж с незнакомым прежде умилением во взоре. — Ну и ну. Не ожидал…
С ним согласились, но больше кивками и междометиями — разговаривать еще не могли. Дышали, стонали, исходили слюной, мычали и отплевывались. Гриша Малинин, выкарабкавшийся на поверхность второй раз подряд, лежал ничком и алчно грыз снег.
И прошло немало времени, прежде чем возник и был высказан естественный вопрос:
— А дальше… что?
— Это ты насчет чего? — спросил дядя Лева.
— Насчет всего.
— Дальше мы, по-моему, жить будем, есть такое мнение. Тебе этого мало? Мне пока в самый раз. Остальное — мелочи.
— А я как раз о мелочах… В лагерь вернемся, или как? Дальше-то что? Решать надо! Так, что ли, и останемся здесь жить? Помрем ведь. Весну и лето еще продержимся, а потом — привет… Патроны кончатся, и околевай после с голоду, да? Ничего себе мелочи!..
— Есть предложения? — с любопытством спросил Лашезин.
— Пока нет. То есть только одно предложение: подумать и решить. Оставаться жить в этих краях нельзя. Кто как, а я пас. Уходить надо.
— Куда это уходить? — осведомился Гойко. — В цивилизацию? К бабам? Мы вне закона, забыл? Каяться приползешь? Давай, они примут. Авось и до ближайшей стенки помогут дойти.
Кто-то поддакнул. На периферии лежбища словесно оскорбили Первоматерь. Гриша Малинин, уже давно перевернувшийся с живота на спину и сладко жмурящийся от солнца, как переживший зиму драный кот, подал голос в том смысле, что добровольно сдавшихся могут и помиловать. Не амнистировать, нет, но хотя бы не взять сразу к ногтю. Очень вероятно, что рабочая сила поднимется в цене. Если договориться меж собой и на допросах дружно валить убийство лагерных охранниц на умерших, то…
— Я в лагерь больше не сяду, — отрезал Гойко.
— Таки совсем плохо было? — спросил простуженным дискантом молчавший прежде Абрам Вайсброт. — Разве ж ты там работал больше, чем здесь?
— Допустим, нет! Я и обедал там каждый день, и ужинал, ну и что? Сказано, не вернусь! Лучше сдохну.
— Прямо здесь?
— Что?.. А, нет. Это верно, что выбираться надо. Поближе к людям, подальше от медведей. Если уж жить в лесу, то гораздо южнее… А можно и не в лесу. Мало ли всяких бродит…
— Так то нелегалы, — возразил кто-то, не подумав. — Их ловят.
— А мы, выходит, легалы? Поймают — шлепнут за милую душу. Значит, надо, чтобы не поймали, вот и все.
— В городе?!
Гойко помедлил, шевеля губами.
— Можно и в городе, — сказал он наконец, — только это не лучший вариант. Это жить, вроде как крыса. Дождемся либо дуста, либо фокстерьера. Как насчет гор где-нибудь на юге? Кавказ или Алтай, а?.. Оборудуем в горах базу, и не одну, и будем, когда надо, спускаться на равнину…
— Набеги, что ли, устраивать?
— Почему нет? Достанем настоящее оружие и не будем очень уж наглеть. Проживем!
