— Моя смерть не поможет тебе, богомерзкий выродок!
Ага. Проняло. А вот мы поглядим, поможет или нет...
— Развяжи ему ноги, — приказал Фома Оксане. — Так. Умница. Возьми вот эту стрелку, приставь ему к шее. Знаешь, что это такое, святой отец? Смерть верная и мучительная. Теперь ты выглянешь в окно и скажешь своим, чтобы вели себя тихо...
— Ты не посмеешь убить меня. — Оправившийся преподобный стал неожиданно спокоен, что Фоме очень не понравилось. Неужели не лишен мужества? — Для чего тебе? Вас обоих тоже убьют.
Нет, это не мужество. Это логика. Впрочем, ущербная.
— Зато ты этого не увидишь. Если нас все равно убьют, какой нам смысл оставлять тебе жизнь? Ну давай, не задерживай. Скажи им: пусть отойдут на сто шагов, иначе... ну, сам понимаешь. Оксана! Держи стрелку так, чтобы они видели.
Под весом преподобного затрещала скамейка. Фома напрягал все силы, чтобы туша не упала навзничь. Говори, святоша, говори! Командуй своим стадом, всеми нищими духом, умом и волей!
Подействовало сразу. Евпл не пожелал принять мученический венец. Где ему! Сжигая паству, раскольничьи попы предпочитали спасаться через подкоп. Местные монахи давно уже не были и раскольниками, а были просто сектантами, нашедшими свой маленький раек. Вдали от гонений размякли каменно-твердые сердца.
— Уходят, — шепнула Оксана. — Правда уходят.
Вдвоем они сняли Евпла со скамьи. Фома спешил. Неизвестно, сколько времени продлится затишье. А надо еще заставить себя уснуть. И видеть сны. С одним пистолетиком трудно вернуть снаряжение, получить запас еды и, главное, уйти без помехи. Патовая ситуация.
Ее нарушит свежевыспанный автомат или ручной пулемет. Оксане — помповуху Вполне подойдет КС-23М с картечными патронами. Пусть попытаются остановить! Оружие споет пару нот безумству храбрых. Да выживут благоразумно-трусливые! Аминь.
— Так, — сказал Фома, отбуксировав преподобного в часовню, — а где лежанка? Ты тут прямо на полу, что ли, спал?
— Я молился, нечестивец!
— Во сне? Отлично. Я тоже так хочу. Можешь спеть мне колыбельную.
В перечень достоинств преподобного не входило чувство юмора.
— Нет? Тогда псалом. Одно и то же. Начинай.
— Глупец! — И Фома уловил презрение в рыке преподобного. — Это не то место, что ты себе вообразил! Спи хоть до Страшного суда — ничего не выспишь! Токмо святая вера в Господа осеняет благодатью того, кто достоин святых даров! Спи, безбожник! Господь дарует по заслугам. На тебе нет благодати. От Бога ты получишь одно: вечное горение в аду! Я знаю, как тебе достались твои вещи! Ты говоришь — выспать? Трижды нет! Спи — и увидишь!
Глупое карканье буйнопомешанного? Нет...
Что-то и впрямь было не так. И эта странная спальня, небывало маленькая и помещающаяся внутри оазиса. И убежденность Евпла...
На каменной полке нашлась связка свечей — эфемерных, конечно. Откуда здесь пчелы, дающие воск, или нефть, дающая парафин? Нашлась и коробка вполне работоспособных спичек. Огонек осветил надпись на коробке: «Паровая спичечная фабрика „ЗАРЯ“ торг. дома Е. Кухтеринъ и С-я». Что такое «С-я»? Сыновья, наверное.
С горящей свечой в руке Фома сел на корточки, разглядывал каменный пол. Нет, здесь не спали. Здесь молились — истово, многими часами. Отбивали поклоны. В каменных плитах колени молящихся протерли углубления.
— Он же врет нам, врет! — крикнула Оксана.
— Нет. — Фома медленно поднялся. — Не врет. Все так и есть. Это не спальня, это молельня.
Совсем другими глазами он смотрел на Евпла. Кто бы мог подумать, что этот жировой мешок с заплывшими поросячьими глазками на деле окажется искренне верующим! Наделен благодатью? Что ж, можно сказать и так. Здесь получает желаемое не тот, кто спит, а тот, кто умеет впадать в молитвенный экстаз. Ведь сказано же: просите, и дано будет вам. Надо только уметь попросить.
А умерщвлять плоть — только тем, кто без этой меры не может попросить истово, от души.
И Экспериментатор даст. Ему все равно, как его называют. Он не слышит молитв, но, вероятно, посчитал забавным разделить людей еще по одному признаку, создать место, в котором кое-кто может получить кое-что, а остальные — шиш...
Обманула Плоскость. И поделом! Ей ни в чем нельзя верить. Тысячу раз она убедит тебя в чем-то, а потом над тобой же и посмеется. В ней нет постоянства, она вся состоит из набора флуктуаций. Глупо принимать долговечное за незыблемое. Глупо возводить закономерности в ранг законов.
— Сделай же что-нибудь — всхлипнула Оксана.
— Что? Разыграть молитвенный экстаз? Здесь игре не верят.
— А помолиться искренне?
— Кому?! Экспериментатору?
— Тогда я сама попробую!
Со злобной ухмылкой Фома уступил место. Пробуй, пробуй! Проси, вымаливай, клянчи. Протирай коленки. Тверди о своей ничтожности. Настоящий противник — не эти сектанты. Он сидит внутри тебя и гнет свою линию. Ты уже сдалась, глупая девчонка!
Он вытеснил Евпла из часовни. Пусть Оксана не говорит потом, что ей-де помешали.
Ладно. Отнять свое с боем не выйдет. Нужно торговаться.
— Я сделал ошибку, — неожиданно признался преподобный. — Мне следовало оставить тебя на плоту и пустить дальше по течению. Тебя одного. Я ошибся в тебе и пожинаю плоды ошибки. Ты не пригоден для жизни в обители. Я надеялся на иное.
— На то, что я стану ишачить на тебя, как раб? — спросил Фома. — На свежую кровь — спасение от вырождения? Со своими дураками играй в одни ворота, со мной не надо... Мы могли бы договориться уже давно к взаимной выгоде. Ты не захотел, пеняй на себя.
— Со временем ты мог бы достичь многого. Не теперь, но потом, когда был бы окончен срок твоего послушания. Ты не захотел смириться. Ты не сумел даже уверовать. Господь тебе судия!
Все было понятно: жирный слизень пытался одеться в непроницаемый панцирь веры. Фома повысил голос:
— Теперь решаю я, не ты. Говоришь, когда-нибудь потом? Я хочу здесь и сейчас. Верни нам наши вещи, прикажи снабдить едой, дай лодку — и я тебя отпущу целого и невредимого.
— Смирись душой, отвори двери братьям — и ты будешь только наказан, но не убит.
От яростной оплеухи преподобный даже не покачнулся.
— Я буду молиться за спасение твоей души, безбожник.
— А я буду резать тебя на кусочки и выкидывать их в окно, чтобы твои видели, — рявкнул Фома. — Нравится? Я не буду торопиться. А потом я поубиваю всех, кто мне мешает. У меня есть шанс. Зажгу посевы, выпущу на хрен воробьев... Пять минут на размышление!
Он оттеснил Евпла к стене — думай тут! — и выглянул в окошко-бойницу. Из-за угла церкви торчал рукав чьей-то рясы и высовывался ружейный ствол. Несколько иноков и инокинь маячили в отдалении.
Тщательно прицелившись, Фома продырявил рукав рясы, не задев руки, — ствол и рукав мгновенно скрылись. Вот так. Стрелять на поражение еще рано. Хотя... может, стоило положить одного-двух в знак серьезности своих намерений?
Поди пойми. О повадках настоящих террористов Фома знал только то, что рассказывали новички. Тому, кто попал на Плоскость в девяносто третьем, не обладая специфическими познаниями, приходится нащупывать свой путь. И он в душе не террорист. Можно перестрелять нескольких в горячке боя, но застрелить хладнокровно в целях психологического давления на противника — нет выучки. Противно. Нельзя. Однако же с преподобным придется что-то делать, если заупрямится...
Евпл молча шевелил губами.
Минута.
Две минуты.
