– Разрешите присесть?
– Садись, вон скамеечка.
Либо он превосходно владел собой, либо в самом деле нисколько не удивился. Ездят тут всякие, активному досугу мешают…
– Вам привет от полковника Максютова, – сказал я.
Вместо ответа он засопел, обжимая поршневое кольцо и пытаясь втолкнуть поршень на место. Втолкнув, перевел дух.
– Ну? – спросил он неприятным голосом. – А ты-то, парень, кто такой?
– Капитан Рыльский, Нацбез.
– Ну и что?
– Вам привет от полковника Максютова, –повторил я.
– Про привет я слышал, не глухой. Вспомнили, значит. Это все?
Резко, но по делу. Шкрябун смотрел в корень. Мой шеф был прав: крутить с ним не следовало. Разумеется, полагалось сказать о допущенной по отношении к нему несправедливости, более того – об ошибке руководства, кратко выразить свое к ней отношение и заодно намекнуть, не сказав притом ничего конкретного, что решения пятнадцатилетней давности иногда пересматриваются. Что я и сделал.
– Полковник Максютов просит вас о консультации, – добавил я как можно мягче.
– На предмет? Я развел руками.
– Простите, не осведомлен.
Пожав плечами, Шкрябун снова загремел железом.
– И это все, что ты можешь сказать? Теперь пожал плечами я:
– Разве мало?
– Ты мне пока ничего не сказал, кроме того, что отставник Шкрябун понадобился Максютову. Кстати, можешь больше ничего не говорить: я в эти игры уже не играю. Отыграл свое.
– Чем же вы, Виктор Иванович, занимаетесь? – полюбопытствовал я.
– Не видишь, что ли? – хмыкнул.он. – Движок перебираю.
– Это понятно. Ну а вообще?
– А ты, парень, проживи на пенсию, а я посмотрю, будешь ли жаловаться на лишний досуг. Огородничаю вот, верши ставлю, а на форель – донки. Картошку не продаю, самому нужна на зиму. Хочешь – купи рыбки, недорого.
– Что, и форель водится?
– Тут все водится. Вода-то чистейшая. Я подумал, не стоит ли мне поведать ему о сортире ручьевой системы выше по течению, но решил умолчать.
– Ваши донки случайно не возле Языкова стоят? – невинно спросил я.
– Еще чего, – буркнул он. – В такой-то дали? Я выразительно взглянул на газету – четырехполосные «Валдайские ведомости», тот самый номер… Укушенный корреспондент показывал мне точно такой же. Только в экземпляре укушенного заметка с фотографией несчастного дома не была аккуратнейшим образом вырезана.
– Газету на почте получаете?
– Ну, на почте.
– То-то и смотрю: почтового ящика у вас Нет. Шкрябун тоже посмотрел на газету. Потом на меня – и довольно тяжелым взглядом.
– Говори прямо, чего надо, парень… У меня дел |полно.
– Огород прополки требует? – осведомился я.
– А хоть бы и огород…
С показным сомнением я воззрился на тяжелое, ростом по пояс разнотравье. Где-то под ним не без труда угадывались грядки.
– Там что – клубника?
– Возможно…
– А может, вы собираетесь в Языкове?
– Может быть.
– Может, вы и вчера собирались? – предположил я. Судя по тому, как заходили желваки на его лице, Другой бы на его месте вскочил с ругательствами. Но этот справился, решив, как видно, что послать надоеду подальше он еще успеет, помолчал и в конце концов хмыкнул почти добродушно:
– Люблю дотошных. Я не только собирался, парень, я вчера и поехал…
– И у вас не завелся мотоцикл?
– Хуже, сломался по дороге. Раз уж ты такой любознательный, скажу более: возле Белышева на ручье рухнул мост. Прямо у меня на глазах рухнул, и никого на нем не было. Под собственным весом. Сгнил, наверное. Я было нацелился в объезд, вот тут движок и встал. Назад на буксире за трактором ехал, понятно тебе?
– Более или менее. А что случилось с движком?
– Понятия не имею! – рявкнул, выходя из себя, Шкрябун. – Еще вопросы есть?
– Есть. Вы подумали над нашим предложением? '– Пусть Максютов приедет сам, с ним буду разговаривать.
Сообщать ему о том, что он прямо нарывался на неприятности, не имело смысла. Если яйца не учат курицу, то лишь потому, что курица по природе глупа и учить ее бессмысленно. Зато мелкая ящерка не станет учить старого опытного варана совсем по другой причине.
– И передадите ему свой архив?
– Какой архив? – Шкрябун почти не переиграл, удивившись очень натурально. – Ах, вот ты о чем… Ну, если килограмма три газетных вырезок – уже архив, тогда пожалуй… Только не отдам: самому нужен. Должен же старый пень иметь на досуге какую-то забаву?
Я вздохнул.
– Очень жаль, что у нас с вами, Виктор Иванович, не получается конструктивного разговора…
– А мне почему-то нисколько не жаль, – отрезал он.
– Значит, отказываетесь? Так Максютову и доложить?
Все-таки этот отставник хорошо владел собой. Иной на моем месте мог бы и поверить, будто мои слова не заинтересовали его ни на грош.
– Как хочешь, так и докладывай, мне-то что. Нацбез – пройденный этап. Разговаривать с вами – зря время терять.
– Значит, нет?
– Нет.
– Понимаю, – сказал я, вставая. – Ну что ж, счастливо оставаться. Я прямо завидую: природа, форель, соседей никаких… По клубнику можно ходить, как по грибы. Кому захочется менять такую благодать на нашу возню, так ведь?
Он не ответил.
– А вы все-таки подумайте…
К моему удивлению, полковник Максютов еще не ушел: сидел, нахохлившись сычом, за своим гигантским столом-аэродромом, работал и в неярком свете зеленого абажура настольной лампы выглядел жутковато. Вообще-то в кабинете имелась люстра, однако полковник предпочитал обходиться без нее. Громадные напольные часы – бронзовый с позолотой раритет середины позапрошлого века, когда-то украшавший гостиную купца первой гильдии, пущенного, вероятно, в расход в Дни красного террора, – показывали половину третьего ночи. Поговаривали, что часы эти некогда стояли в кабинете самого Железного Феликса и что будто бы по его личному распоряжению бой у них был не то отключи, не то сломан, но ход до сих пор оставался изумительно точным. Путь старых вещей извилист и детективен. Поговаривали еще, будто бы полковник Максютов выиграл эти часы на пари чуть ли не у Крючкова, но это вряд ли. Не та у него была весовая категория, чтобы заключать пари с Первым Шефом.
– Ну? – сказал он, оторвав взгляд от монитора и вперившись в меня. – С чем?
Были у него какие-то неприятности, я это видел. Покрасневшие веки одрябли, под глазами четко обозначились рыхлые мешки. За трое суток не поручусь, но двое он не спал наверняка.
