Начал торможение…
Ого! Сто семьдесят – это уже недалеко от плотных слоев, спутники с таких орбит сходят максимум за неделю. Я впился в наш планетарий. Сейчас на него проецировалась карта, и ярко-красная точка, проплывая над последними барханами Сахары, готовилась наползти на синь Средиземного моря. Тут же отображались высота и скорость. Последняя составляла менее семи тысяч метров в секунду и стремительно уменьшалась – глаз не успевал следить за мельканием цифр в последнем разряде.
Снова гуднул телефон прямой связи. Серьезно так гуднул, солидно – знай, мол, наших. Максютов ненавидяще зарычал.
– Да! – крикнул он в трубку. – Максютов. Нет, не охрип… Уже над Средиземным морем… Да, снижается. Кажется, наш гость. Нет… Считаю нецелесообразным… Нет. Траектория у меня есть. Нет… Нет… Господин президент, я убедительно прошу вас не отвлекать меня и моих людей от несения службы… Да… Разумеется, доложу немедленно.
Он кинул трубку на рычаг, несколько секунд вращал глазами, затем скользнул взглядом по мне и снова вперился в карту. Объект уже подбредал к Турции, и простым глазом было видно, насколько уменьшилась его скорость. Четыре тысячи в секунду, а высота… высота прежняя.
– Как он ухитряется там удерживаться? – с заинтересованностью и восхищением в голосе проронил Топорищев.
– Это у вас надо спросить, – немедленно отпасовал Шкрябун. – Заодно объясните, как он удрал от Юпитера, а ваши космические гляделки это проворонили…
– Они столь же мои, сколько ваши. И, представьте себе, не всегда могут делать то, для чего не предназначены…
– .Помолчите, вы! – это Максютов.
– Пожалуйста, пожалуйста. Зато теперь можно смело записать: горячей плазмы он не любит. Вот увидите, перед входом в атмосферу он замедлится тысяч до полутора. Спорим?
Никто не стал с ним спорить. Красная точка долго ползла через Турцию и Черное море, потянулась было в сторону Николаева, как будто учуяв там родственную душу, но, как ни странно, одумалась и взяла прежний курс. Над Азовским морем запрыгали цифры высоты.
– Уже сто пятьдесят…
Топорищев немного ошибся: скорость объекта составляла две тысячи триста, но продолжала быстро падать. Монстр снижался совсем не так, как полагалось бы нормальному спускаемому аппарату.
Все-таки это удивляло.
– Высота сто десять. Плазменного кокона практически нет…
– Я же сказал: помолчите!
Молча мы следили за красной точкой. Перемахнув через Украину, она продолжала ползти, но теперь уже медленно… совсем медленно. Невыносимо тянулось время, лениво менялись цифры в углу экрана.
Голос оператора:
– В Саратовской губернии что-то похожее на смерч. Даю снимок из космоса.
Так и есть. Смерч. Неудивительно при размерах Монстра и его скорости, малой лишь по космическим меркам.
– Уберите снимок.
Но он сдержался Высота полета не менялась уже несколько минут. Чуть больше семи тысяч метров. Скорость – четыреста в секунду.
– Может, до Ледовитого дотянет? – с надеждой спросил Шкрябун.
– А там и до Канады? – еле слышно пробрюзжал Максютов. – Нет уж, Кайман… Не надейся. Хотя, может, оно и к лучшему, что у нас…
Хотелось в это верить.
Километрах в семидесяти к востоку от Вятки точка замерла. И больше не двигалась.
– Ну вот, – сказал Максютов без всякой интонации. – Теперь все.
Мне показалось, что Топорищеву не терпелось спросить, что по мнению Максютова означает «все»..
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ЗВЕЗДНЫЙ МОНСТР
ГЛАВА 1
Это было похоже на холм. На круглый и низкий холм-лакколит, каких немало к северу от Минвод, этакую куполообразную нашлепку на земной поверхности, бугор стометровой высоты и двухкилометрового диаметpa, но абсолютно лысый, без травинки, покрытый чем-то вроде гладкой пятнистой кожи коричневых, лиловых и зеленоватых оттенков. Какое там, к бесу, черное тело! Кожа казалась матовой и теплой на ощупь, но мне совсем не хотелось ее трогать. Было в ней что-то такое… неприятное. Более того: отвратительное. Предельно чуждое. И не один я так думал. И вовсе не один я морщился, борясь с желанием немедля зажать нос, а то и потребовать противогаз. Однако запаха не было: обоняние лгало. Стоило отвернуться – и тошнотное наваждение исчезало.
Вблизи сходство Объекта с холмом не казалось столь очевидным – его края поднимались отвесно на пятнадцать-двадцать метров и лишь выше начинали плавно заваливаться к центру, образуя идеально симметричный низкий купол. Бывают такие геологические формации, но не среди северокавказских лакколитов.
А еще это напоминало плотную круглую медузу, выброшенную волной на берег, расплющенную тяготением, растекшуюся в выпуклую цветную линзу, ждущую лишь яркого солнца, чтобы в считанные минуты растаять без следа. Только эта медуза таять не собиралась.
Медуза… да… Коровья лепешка! И быть тебе, майор Рыльский, не бобиком, но скарабеем… Повышение это или понижение? Сразу и не сообразишь…
– Что накрыла собой эта сволочь? – полюбопытствовал Топорищев, и я поразился мягкости его определения. Сволочь – очень сдержанно сказано.
– Кусок леса, кусок болота и часть свинокомплекса с подъездной дорогой.
Прямо передо мною чернело круглое пятно – нет, скорее, зияющая дыра. Вход. А может, рот. В него спокойно мог бы въехать поезд метро. А вот сумел бы он выехать обратно? Вопрос. И не было видно, куда ведет этот туннель: к мозгу ли неведомого существа – если оно существо? К желудку?
– Среди населения жертвы есть?
– Пока похоже, что один лишь ночной сторож на свинокомплексе. Вся ночная смена – шесть человек. Дежурный электрик, кочегар… Пятеро целы. Но проверяем всех местных. Думаю, к вечеру будем знать точно.
– Данные на сторожа. Все, что есть. Быстро. Объявить в розыск.
Из задних рядов толпящейся вокруг Максютова свиты выдрался на оперативный простор Коля Штукин – не дожидаясь указаний, верно угадал, кому заниматься сторожем.
– А случайные люди? Туристы, например?
– Вряд ли. – Незнакомый подполковник из местного отдела УНБ покачал головой. – Река вон где, да еще амбре от свинокомплекса, а рядом болото и свалка. Лес тоже так себе, и слепни – звери.
Он был прав, особенно насчет последнего. Такого количества здоровенных жужжащих тварей я не встречал нигде. Как только наша группа, оставив машины на проселке, вошла в лес, чтобы преодолеть последние пятьсот метров до этого, началось пожирание заживо. Хуже всего пришлось Топорищеву,
