вторично, значит, сам скажет все, что я должен знать, а я произведу благоприятное впечатление. Скромность украшает.
– Сейчас мы выглядим извне как темный сгусток? – полюбопытствовал я, вернувшись в гостиную.
– Никак мы сейчас не выглядим извне, – сказал Вилли. – Мы на внешнем уровне Ореола.
– Хм… Не хочу показаться назойливым, но все же… Ореол – он что такое?
– Комплекс вложенных друг в друга пространств. Как луковица. Внешний уровень граничит с привычным тебе пространством. Мы можем его наблюдать, но нас невозможно оттуда обнаружить. А чего ты стоишь? Садись, еда сейчас будет. Ты что любишь на завтрак?
Я сел. На столе начало что-то расти, но я не смотрел на стол.
– Надо ли понимать это так, что черный корабль становится видимым, только когда он появляется в нашем пространстве?
– В нашем? – презрительно фыркнул Вилли. – В каком это нашем?
– Ну… в человеческом.
– Ответ: да. Хотя нет ничего проще сделать корабль невидимым где угодно.
Я потер вспотевший лоб.
– Тогда объясни мне, зачем черные корабли то и дело показываются людям на глаза, когда занимаются наблюдениями?
– Во-первых, мы далеко не всегда занимаемся только наблюдениями, – парировал Вилли. – Во-вторых, люди с их примитивной техникой и убогим интеллектом все равно бессильны причинить вред черному кораблю, так что нам решительно все равно, видели они его или нет. В-третьих, если ты имеешь в виду себя, то я могу ответить тебе предельно откровенно: я дважды нарочно показал тебе черный корабль. Мне была интересна твоя реакция. Проговоришься ли ты мне об увиденном? Сообщишь ли кому-нибудь еще? Ты промолчал, и это оказалось последним аргументом в твою пользу. Я доложил о тебе. Ты нам подходишь.
– Для чего? – спросил я.
– Для работы мусорщика.
В первый момент я решил, что ослышался. Во второй – подумал, что Вилли неудачно схохмил. Но он был серьезен.
– В смысле? – спросил я.
– Ювелир полирует драгоценные камни, чтобы выявить их красоту, – ответил он. – Мусорщик работает с мусором, утилизирует его или убирает с глаз подальше, а если в мусоре оказалась ценная вещь, выброшенная ошибочно, – возвращает ее в оборот. И то и другое – творческая профессия, разница только в «сырье». Не думаешь ли ты, что работа, скажем, ландшафтного дизайнера полезнее работы мусорщика? Оба они делают мир лучше.
Я только сейчас заметил, что на столике передо мной стоит тарелка замечательной, если судить по запаху, кугги, настоящей твердианской кугги по-новопекински, а рядом исходит паром большая чашка черного кофе. Вилли учел мои гастрономические пристрастия, если только это сделал он, а не корабль по своему машинному разумению.
Против всех ожиданий, во мне проснулся аппетит. Кугга оказалась превосходной не только на запах, но и на вкус, а кофе – нужной крепости и с малой толикой сахара, как я люблю. Какую, интересно, субстанцию преобразует корабль в человеческую пищу? Топливо? Сам себя? Темную материю? Космическую пыль? Во мне вновь зашевелился недобитый инженер, остро завидующий чужим технологиям. Нет, насчет космической пыли – это вряд ли… Есть ли вообще в Ореоле такое понятие, как космическая пыль?
Я ел куггу, запивал ее кофейком и думал о сделанном мне предложении. Лестно ли оно? Как сказать. Для уважаемого горожанина в благоустроенном городе работа мусорщика постыдна, таковы уж предрассудки «цивилизованных» людей. Но для парня, вырвавшегося в тот же город из диких мест, такая работа вроде манны небесной и сильно возвышает его над оставшимися в диких местах соплеменниками. Моя Твердь даже по сравнению с Землей – убогое захолустье, а уж в сопоставлении с Ореолом она попросту ничто. С другой стороны, я уже не очень-то твердианин, моя родная планета перестала меня радовать. Кто я? Космополит? Человек отовсюду? Наверное. Но кем бы я ни был, я все равно человек из человеческого мира, а значит, с точки зрения ореолитов, типичный дикарь с дурными привычками, дикими предрассудками, потемками в душе и массой необузданных желаний в довольно-таки тупой голове. Обидно, но факт. И Вилли, выходит, такой же.
– Сам-то ты кто? – спросил я, выскребая тарелку. – Мусорщик?
– Он самый.
– А я думал, ты старший мусорщик, – заявил я, – раз тебе поручена вербовка новых рабочих в свою команду.
Шпилька не удалась.
– Не хами, – спокойно сказал Вилли. – Ты ведь еще не знаешь, что такое мусорщик Ореола. Эта работа требует особой квалификации.
Ну конечно, подумал я, меланхолично наблюдая, как столик поглощает опустошенную мною тарелку. Квалификация! Еще бы! Темный селянин, устроившийся в городе мусорщиком, должен понимать, с какой стороны подходить к мусоровозу, и твердо знать, что не следует оскорблять зрение благовоспитанных горожан своим внешним видом, а слух – громыханием ведер и баков. Впрочем…
– Что за мусор такой у Ореола? – задал я вопрос.
– Его обитатели – те из них, кто не соответствует требованиям. Преимущественно дети разных возрастов, от которых проще избавиться, чем перевоспитывать или повышать их интеллект. Иногда и взрослые, но редко. Работа с таким контингентом – это работа мусорщиков, Ларс. Ореол не имеет ни пенитенциарной системы, ни сурдопедагогики. Ждущие тоже не всесильны, особенно если человеческий материал того… с брачком. Тогда в дело вступаем мы, мусорщики. Догадываюсь, о чем ты подумал… – Вилли усмехнулся. – Нет, никакой зачистки в человеческом понимании. Брак Ореола мы отправляем туда, где ему самое место, – в мир людей, на нашу галактическую помойку. С фальшивой, естественно, памятью. Мы же ведем наблюдение за этими людьми, бывшими ореолитами, мы не бросаем их. Знаешь, чаще всего это очень неплохие люди. Изредка случается так, что Ореол признает свою ошибку и возвращает изгнанного. Это праздник, Ларс! Ты представить себе не можешь, какую радость испытывает мусорщик, которому поручено вернуть ошибочно отбракованного назад в Ореол! Иногда его берут безоговорочно, иногда – предлагают работу мусорщика… А, чепуха! В Ореоле все равны, во всяком случае, так официально считается. И вот что я скажу тебе: быть мусорщиком Ореола в тысячу раз лучше, чем самым успешным землянином. Уж ты мне поверь. Я знаю.
Я слушал его и не мог уловить актерской игры. Возможно, я недооценивал Вилли, а возможно, он сам верил в то, что говорил. Если так, то…
Черт побери, это было как минимум небезынтересно!
– Сам-то ты кто по рождению? – спросил я. – Ореолит или землянин?
– Почти землянин. Родился на Саладине, как ты – на Тверди. Знаешь Саладину?
Я кивнул, внутренне содрогнувшись.
– Был там.
Память услужливо нарисовала картинку: мертвенный свет солнца над каменистой пустыней, трущобный поселок вокруг тщательно охраняемых, обнесенных рядами проволоки Врат, толпы бездеятельных людей, одетых в неописуемое рванье, попрошайки и проститутки на каждом шагу, ожидание очередной гуманитарной подачки из метрополии, свирепая поножовщина за кусок хлеба, за новую тряпку, за возможность длить свое никчемное существование – и никакой перспективы… Люмпены в худшем смысле слова, колонисты Саладины тоже были людьми, они могли бы превратить свою планету если не в рай, то уж точно во что-нибудь более приемлемое – и не сделали этого, даже не попытались. Почему? Загадка. Мне вспомнилось, как наш гид рассказывал: излеченные на Земле и возвращенные на Саладину колонисты вновь неизбежно деградировали. Быть может, Вилли был из тех, кого вылечили на Земле еще ребенком и не вернули на Саладину?
Я не стал спрашивать его об этом. Прошлое всякого человека, даже отказывающегося считать себя частью человечества, его личное дело, и нечего посторонним совать туда любопытные носы.
– Я знаю, что ты был там, – сказал Вилли, – и знаю, что недолго. Твое счастье.
